— Купер, — говорит он. — Мы собирались поиграть в шахматы.
— Я не умею играть в шахматы. — Митч украдкой поглядывает на коробку с замысловатыми, вырезанными из камня фигурами. Он почему-то знает, что вот это — пешки и кони, а это — ладьи и король с королевой. Но что с ними делать, понятия не имеет.
— Хорошо, что я и шашки захватил. — Купер вынимает из-за спины руку, а в ней — вторая клетчатая коробка. С красными и белами кружочками.
— По-моему, я и в шашки не умею играть.
— Ну, это просто. Я вас в пять минут научу. Еще обыгрывать меня будете.
Старик ведет Митча к небольшому столику в простенке между высокими — от пола до потолка — окнами. День серенький и тихий, все звуки скрадывает снегопад. Красивое зрелище, но Митчу с первого взгляда ясно: еще пара часов, и дороги превратятся в сплошной кошмар. Снегоуборщикам просто не поспеть за таким снегом.
— Я работал на снегоуборщике, — говорит Митч, глядя в окно.
— У тебя был грузовик с ножом-отвалом, — поправляет Купер. Он раскладывает на столе клетчатую доску и принимается расставлять перед собой красные фишки на черные квадраты. — Зимой ты нож прицеплял, а летом снимал. Ты так подхалтуривал.
— Подхалтуривал?
— Ну да, чтобы немного заработать. Стройки же зимой почти замирают.
Стройки. Митч смотрит на свои руки, на душе теплеет, — да, он был мастером своего дела, это точно. Уголок рта подергивается: припомнилось, каково это — перепрыгивать с одной кровельной балки на другую. Равновесие он умел держать будь здоров. Запросто мог, скользя по узким лесам в одну доску, обойти вокруг недостроенного здания и ни разу ни за что не ухватиться руками. Рассказать, что ли, об этом Куперу? Но тот опережает его.
— Тебе бы архитектором быть, — говорит Купер. — Ты ведь знал толк. Не всякий сумеет построить дом, а ты построил лучший.
Митча охватывает гордость, и почти сразу ее вытесняет внезапная мысль:
— Дом — это не только здание.
Мудрая мысль. Жаль, что он не понял этого раньше.
Купер поднимает голову и смотрит ему в глаза:
— Верно. Дом — это далеко не одни только стены.
Похоже, он ждет от Митча еще каких-то слов, но каких именно — Митч даже не представляет. И молча следует примеру Купера. Красные шашки — на черные квадраты. Но Купер поправляет: белые фишки для него, Митча.
Они начинают игру, и правила вспоминаются сами собой, как умение кататься на велосипеде. Митч съедает у Купера три шашки и становится хозяином положения на доске. Нехитрое, оказывается, дело. Он запускает руку в коробку с шахматами, перебирает фигуры, но они по-прежнему ничего не говорят ему — просто кусочки камня. И пробовать не стоит.
— Ты что-то грустный сегодня, — замечает Купер, когда Митч отодвигает коробку.
Довольно бесцеремонное замечание, но Купер, кажется, считает, что они с ним закадычные приятели. Ну да бог с ним, не стоит обижать единственного во всем зале человека, который уделил ему каплю внимания.
— Все никак вспомнить не могу, — признается Митч.
— А у нас у всех разве иначе? — Купер передвигает шашку в незащищенный угол доски. — Дамка!
Эх, зевнул!
— Нет, это другое, — качает головой Митч. — Другая какая-то забывчивость.
— Альцгеймер, — буднично роняет Купер.
— Это плохо?
— В общем — да, хорошего мало.
Митч на минуту задумывается.
— У меня память как швейцарский сыр — вся в дырках.
— Это ты хорошо сказал: швейцарский сыр! — хохочет Купер.
— Я прямо вкус чувствую, — продолжает Митч. — Швейцарского сыра, то есть. И почему вкус сыра я помню, а как играть в шахматы — нет?
— Ты никогда особо хорошо в шахматы не играл.
— Не играл?
— Нет. — Купер смотрит на Митча серьезными глазами. — Ты начал играть только потому, что твоя дочка в старших классах пошла в шахматный кружок. Тебе хотелось играть с ней. Помнишь?
Митч силится представить, как играет в шахматы с дочкой-подростком. Какого она была роста? А волосы — темные или светлые? А глаза какие — синие? Карие? Зеленые? Нет, не вспомнить. И сердце колет. Но в тот миг, когда он уже готов сдаться, она легко пробегает по самому краешку памяти.
Худенькая, симпатичная, большеглазая. И затравленный взгляд. Господи, до чего хочется вырвать ее из прошлого, обнять. Она выглядит такой загнанной, сломленной. Тем более что ему почему-то кажется, что он не часто обнимал ее, когда была возможность.
— Я был плохим отцом, — надтреснутым голосом произносит Митч.
Купер качает головой:
— Нет, не так.
— Я понятия не имел, как это — быть отцом. Особенно отцом дочери. Что я знал про маленьких девочек?
— Ну, к детям вообще-то инструкций не прилагается. Ты старался.
— Мало, видно, старался.
Митч борется со вспыхнувшим вдруг яростным желанием смахнуть шашки со стола. Заорать. Разбить что-нибудь. Да только к чему? У него дома частенько швыряли вещи, покоя это не приносило.
— Она была невеселой, верно?
— Это не твоя вина, — отвечает Купер, но это мало утешает. — Жизнь не всегда веселая.
— Моя жена… — Митч обрывает себя. Страшно договорить до конца. — Моя жена такое говорила и такое вытворяла…
— Вот видишь? — Купер вскидывает руки, будто это все объясняет. — Твоя жена! А не ты.
— Какая теперь разница, кто что делал?
Может, Митч не помнит своего адреса и как выглядела его дочь — тоже, но одно он знает наверное: есть грехи деянием, а есть грехи недеянием. Делал, не делал — не важно. Смотрел сквозь пальцы — значит, виноват. Себя прошлого он ненавидит, а себя нынешнего — не узнает. Прошлое — мутный коктейль чувств и обрывков воспоминаний, от которого в голове туман. Взять бы прожитые годы да разложить по порядку — как есть. Разложить и взглянуть на собственную жизнь. Какой она была? У него такое ощущение, что была его жизнь грандиозной неудачей.
— Я вижу ее, Купер. — Митч прижимает руку ко лбу, точно в попытке удержать зыбкий образ девочки. — Вижу, а тронуть не могу. Не могу выговорить слова, которые хочу сказать ей.
Купер не отзывается так долго, что Митч в конце концов поднимает на него взгляд. Лицо сидящего перед ним человека полно жалости. Или сочувствия.
— Что бы ты ей сказал, если б мог?
— Сказал бы, что виноват, — не задумываясь, отвечает Митч. — Что должен был заступаться за нее. — Митч смотрит в окно, на медленно опускающиеся крупные снежинки. — Сказал бы, что люблю ее.
Глава 7
