недостаточно им занимаюсь, и все в таком духе… И то же самое в нашем Медцентре: Коринна, у вас чересчур много отгулов, Коринна, у вас очень мало пациентов на дому… Не знаю, с чего вдруг они взъелись на меня все разом, но я тебя умоляю, хоть ты-то меня не трогай!
— Коринна, что я такого сделал?
Она сунула две чашки — большую Жюльена и свою, поменьше — в посудомоечную машину и включила ее, не дожидаясь, когда я закончу завтракать.
— Я просто хочу посоветовать: когда тебе снова вздумается переспать со мной, чтобы помечтать в это время о другой женщине, то лучше уж сразу пойди да измени мне с ней.
Она подхватила свою куртку, медицинский саквояжик и чмокнула меня в висок.
— Да с чего ты взяла, что мне хочется мечтать о какой-то другой женщине?
— С того, что я чувствую, как ты себя принуждаешь в последнее время.
Это было настолько несправедливо, что я не нашел убедительного ответа. Просто буркнул: «Ничего подобного!», — зная, что она все равно останется при своем мнении. Я проводил ее до машины. Мы остановились под раскидистым голубым кедром, накрывшим своими ветвями весь сад. На миг Коринна тесно прильнула ко мне и вкрадчиво прошептала:
— При моем нынешнем состоянии я готова делить тебя с другой, но не желаю служить заместительницей в постели.
И, сев в свою машину, исчезла за углом. Я глядел ей вслед, не понимая, зачем она это сказала да еще таким странным тоном. У меня упало сердце; я решил, что попросту надоел ей, и она избрала для разрыва этот необычный ход, щадящий самолюбие обеих сторон.
Разумеется, сегодня я толкую ее слова совершенно иначе. Ибо на горьком опыте узнал, что женская интуиция — отнюдь не миф. Они — женщины — всегда узнают раньше нас самих, какую участь мы им готовим.
— Прижучил я их все-таки, — громогласно объявил Рафаэль, когда я без четверти девять переступил порог кабинета.
И он протянул мне документы, свидетельствующие о том, что
— Ну, а ты что-нибудь нарыл?
Я остерегся рассказывать ему про свои сексуальные позывы, вызванные просмотром документов из «моей» папки, и только сообщил, что при изучении накладных заметил несоответствие между расценками на рабочую силу и на сырье, а это могло приводить к снижению ставки налога с оборота.
— Здорово! Едем к ним! — решил он, вслед за чем пришлепнул свою жвачку к пепельнице и с ухмылкой выхватил из ящика флэшку с
— Сезам, откройся! — выкрикнул он, покачав флэшку на шнурке у себя перед носом, прежде чем сунуть в карман.
Я глядел, как он натягивает куртку, и меня до мозга костей пробирало странное тревожное нетерпение. Оно не имело ничего общего с хищной собранностью ястреба, завидевшего свою добычу. Нет, скорее это было очень давнее ощущение беспокойства или трепета, хорошо знакомое мне в двадцатилетнем возрасте, но с тех пор старательно вытравленное из памяти. Оно походило на робкую взволнованность перед первым свиданием — смесь неуверенности, бравады и тайной надежды…
Однако все это я могу внятно выразить только теперь, задним числом. А тогда — тогда я просто принял таблетку аспирина, мысленно попрекая Коринну тем, что она заразила меня своим начинающимся гриппом.
4
Звоню в дверь. Никого. Обхожу кругом помещение офиса, которое выглядит безлюдным. Тогда мы с Рафаэлем решаем разделиться: он идет к старинному амбару-сеновалу, где сейчас хранятся семнадцать довоенных автомобилей, я же, покинув хоздвор, направляюсь к замку.
Это внушительное сооружение с шестью квадратными башнями и донжоном[13] под остроконечной крышей никак нельзя назвать изящным. Во время реставрации XIX века фасад оштукатурили, но сквозь охряно-желтый налет там и сям выпирает каменная кладка, похожая на инородные вкрапления в горной породе или на старческие бородавки, и я машинально отвожу взгляд. Вот так же, из инстинктивной вежливости, опускают глаза перед женщиной, чтобы она не прочитала в них, насколько неудачен ее лифтинг. Один только средневековый донжон сохранил свой первоначальный вид: серые, неровно уложенные камни, глубокие трещины с торчащими наружу крепежными скобами, которые оставили ржавые подтеки вокруг бойниц. На третьем этаже в окне с мелким переплетом что-то поблескивает. То ли это солнце играет на стеклах, то ли кто-то из обитателей следит за мной в бинокль.
Под моими ногами поскрипывает гравий, я подхожу к массивным дубовым дверям с обшарпанными филенками и гаргульями[14] по бокам портала; их гримасы выглядят еще уродливей от лишаев мха. Поднимаю руку, чтобы дернуть за цепочку дверного колокола, загаженную птичьим пометом так, что за нее и взяться-то противно, но вдруг замечаю, что одна створка приоткрыта. Я толкаю ее и громко спрашиваю: «Есть кто-нибудь?»
В мертвой тишине холла мне отвечает только гнусавое эхо. Прямо передо мной уходит вверх монументальная лестница из грубо обтесанных камней. В просветах перил я замечаю обвисшие шпалеры, деревянные перегородки, рыцарские доспехи. Свет, пронизывающий витражи, играет пунцовыми и голубыми бликами на выщербленных плитах пола.
Но вот что удивительно: эта суровая архитектура наполняет мою душу приятной безмятежностью. Мне тут хорошо, спокойно, и это очень странно, — обычно, являясь в чужие жилища с проверкой, я держусь настороженно, бдительно изучаю их атмосферу, зорко фиксирую любые, даже мелкие подробности быта, призываю на помощь интуицию, стремясь уличить нарушителей закона. Однако здесь, где в мои легкие проникают запахи мастики, подвальной плесени и чада от погашенных факелов, я чувствую себя как дома, мне кажется, будто я давным-давно знаком с этим местом, а такого со мной не бывает почти никогда, даже под собственной крышей. И это совсем не дежавю, а скорее воспоминание о прежней, славно прожитой жизни, о стародавней гармонии, которая привечает меня с чистой, искренней приязнью.
Мои губы невольно расплываются в улыбке. Можно ли назвать «бонвиваном» место, а не человека? Во всяком случае, именно это определение первым приходит мне на ум. Замок-бонвиван… Картины развеселых пирушек и сладострастных сиест рождаются в моем воображении, заслоняя угрюмые, точно в заброшенном соборе, своды. Мне по душе этот необъятный чертог, неуловимый дух былого, витающий в этих каменных стенах, и суровое убранство, разительно не похожее на функциональные комфортные интерьеры, которые всегда отличали мое современное жилье.
Над консолью, на которой валяются детские игрушки, я замечаю витрину, а в ней шпагу — очень короткую или сломанную, с почерневшим иззубренным клинком, насквозь проеденным ржавчиной, и английским гербом у рукояти. Это старинное оружие притягивает меня и, вместе с тем, внушает гадливость. Сам не знаю, почему мне так страстно хочется взять его в руки, хотя при этом порыве меня охватывает неподдельная тревога.
— Добрый день! Вы распишетесь?
Я резко оборачиваюсь. Почтальонша в желто-синей блузе, криво напяленной каскетке и наушниках МРЗ протягивает мне книжечку квитанций на заказные письма и при этом так широко улыбается, что ее очки с толстенными окулярами чуть не вылезают на лоб. Она весит не меньше центнера, но передвигается в своих кроссовках
