рукоять.
И тут ледник подо мной ощутимо вздрагивает — раз, другой, третий.
— Что ты наделал… — шепчет профессор.
Он смотрит не на меня, а куда-то вверх. Я поднимаю голову и вижу, как ледяная стена, подпиравшая черную, обглоданную вершину, рушится. Сквозь трещины прорываются струи темной, грязной воды. Проходит секунда и прямо на нас несется ревущий поток.
— Озеро! — кричит Нефедов. — Там подо льдом было озеро! Все, Артем Новиков, ты нас убил… Урод!
Он еще что-то кричит, брызгая слюной, но я его не слушаю. Я заворожено смотрю на торжество стихии. Взбесившаяся вода вперемежку со льдом и камнями несется по леднику со скоростью курьерского поезда. В воздухе над потоком висит туман. Искрится на солнце снег. Рев нарастает. Ледник под ногами дрожит как в лихорадке.
Наверное, это можно назвать чудом. А быть может, нас спасла небольшая возвышенность, на которую мы поднялись за несколько минут до того, как я открыл стрельбу. Ледяной сель проносится буквально в метре от меня и катится вниз, туда, где некоторое время назад прошли мы, а сейчас мечутся по снегу наши преследователи.
Они обречены. Вырвавшись на простор, сель растекается по груди ледника и накрывает всех людей Надир-шаха. Проходит минута, другая, наступает тишина.
— Ну, ты везунок! — с плохо скрываемой злостью произносит Нефедов.
Я пожимаю плечами. А что говорить? Действительно, повезло. Нам — да, им — нет. Судьба. Или все же духи гор?
— Теперь понятно, почему этот перевал называется Карахоль, — немного успокоившись, Нефедов подбирает «Макаров». — Ого, все патроны успел высадить. Ладно, что случилось — то случилось. Пошли.
И мы идем. После всего произошедшего меня пошатывает. Стынут ноги. Из медпункта я бежал в одних резиновых тапочках. В мешках Надир-шаха нашлись обычные галоши — в Афганистане это очень распространенная обувь, тут в них ходят все — и мужчины, и женщины. Я намотал на ноги разное тряпье, но эти импровизированные портянки не помогают, я не чувствую пальцев ног. Нефедову легче — у него добротные офицерские сапоги и шерстяные носки.
Ловлю себя на мысли, что сейчас, после всего случившегося, могу думать о таких прозаических вещах как носки, портянки. Мистика гор едва не свела меня с ума. Если бы раньше мне сказали, что вот так, ясным днем, при свете солнца, абсолютно трезвый, пусть и уставший, человек может начать заговариваться, видеть и слышать духов, а потом впадает в безумие — ни за что бы не поверил.
— Это еще ничего, — успокаивает меня Нефедов. — Про группу Дятлова слыхал? Мне представить страшно, что им довелось пережить перед смертью.
— Что еще за Дятлов?
— Потом как-нибудь расскажу. Давай, прибавь. До перевала уже рукой подать.
И я прибавляю шаг, хотя окоченевшие ноги еле слушаются.
Глава третья
Потаенный тракт
На перевал мы поднимаемся, когда солнце уже наполовину скрылось за горами на западе. Закатные лучи бьют нам в спину. Наши длинные фиолетовые тени лежат на снегу, точно нарисованные. Отсюда открывается потрясающий вид на две горные цепи, уходящие в темнеющую даль. Снега на вершинах горят алым. Между ними, внизу, лежит во мгле долина. По ней вьется серебряная ленточка реки. Это Пяндж. Вдоль склонов правой гряды изгибается светлая полоска. Скорее всего, караванная тропа или дорога, хотя на карте Нефедова никакой дороги не отмечено.
Дует сильный ветер. Холодный воздух с ледника перетекает гребень и скатывается по склону. Я вижу, как рождаются облака, когда теплые потоки из долины поднимаются вверх и мгновенно сгущаются в плотный туман, уносимый ветром неведомо куда, может быть, даже к нам, в далекую Россию.
— Крыша мира. Полжизни за такую картину, — глубокомысленно изрекает Нефедов.
— Во мне как раз полжизни и осталось, — бормочу я и закашливаюсь. Грудь режет, словно ножом.
Профессор кидает на меня встревоженный взгляд.
— Ты мне еще заболей тут.
— Да нет, я просто поперхнулся. Попить бы.
Бутыль с водой у Нефедова в рюкзаке. Он расстегивает клапан, сует руку внутрь, вытягивает глиняное горлышко и чертыхается. Вода замерзла и разорвала бутыль.
— Нафига ты самогонку вылил? — вытряхивая осколки и куски льда, задает профессор риторический вопрос.
Я молчу. Ветер усиливается. Надо спускаться. Меня колотит, зуб на зуб не попадает. Нефедов щупает мокрой рукой мой лоб и снова поминает черта.
— Температура у тебя. За тридцать девять, факт. На вот, анальгин пожуй. Других лекарств нет.
Сую в рот сразу две таблетки. Анальгин горький, как хина, и от этой химической горечи сразу сводит желудок. Температура — это очень плохо. Надо искать людей. Тут, в предбаннике Ваханского коридора, вероятность напороться на наши части минимальна. Душманы, вроде, тоже сюда не заходят. Зато полным-полно контрабандистов. Запретный промысел — носить по горам через границы разный товар — местные жители освоили в незапамятные времена. Границ тут хватает. Налево наш Таджикистан, направо — Пакистан и Индия, прямо — Китай.
Солнце исчезает. Мы спускаемся с перевала практически в полной темноте. Язык ледника с этой стороны очень короткий и вскоре под ногами начинают шуршать мелкие камешки. За время спуска я дважды ложусь и отдыхаю. Сил совсем не осталось.
Ночуем на обочине той самой дороги, что видели сверху. Анальгин на какое-то время сбивает температуру, но к утру она поднимается снова. Первые лучи солнца, брызнувшие мне в глаза из-за гор, я встречаю с невероятным облегчением. У меня появилась навязчивая идея, фобия — я боюсь умереть ночью. Точнее, не так: в голове засела мысль — если я умру, то именно ночью. Ночь — время зла. Я сижу на укатанной щебенке и вслух рассуждаю об этом. Свет — добро, тьма — зло. Куда прячется зло днем, когда светло? А где скрывается добро ночью? Я убежден — найдя ответы на эти вопросы, я раскрою главную тайну мироздания.
Нефедов щупает мой лоб, качает головой.
— Похоже, у тебя все сорок. Анальгина осталось семь таблеток. Давай сразу три штуки — и пойдем.
Я слышу профессора и понимаю, о чем он говорит, но мне его слова кажутся неважными и ненужными. По крайней мере, от той проблемы, которую решаю я, они отстоят очень далеко.
Жую анальгин. Внутренняя дискуссия о добре и зле, занявшая все мое сознание, начинает потихоньку сдуваться, исчезать и вскоре голова проясняется. Я обливаюсь потом. Жар спадает.
— Идти можешь? — спрашивает Нефедов.
— Куда?
— Эта дорога, — он указывает на укатанную щебенку под ногами, — судя по всему, то самое неизвестное ответвление Великого Шелкового пути, по которому в свое время прошел Марко Поло. Потаенный тракт. Он ведет в Китай мимо легендарной горы Буй-сар, которой поклоняются местные.
Пытаюсь встать на ноги и вижу машину, грузовик. Он выруливает из-за скал и мчится прямо к нам, звеня, грохоча и посверкивая включенными фарами. За грузовиком тянется широкий пыльный шлейф.
— Шашпай[2], — непонятно говорит Нефедов и поднимает руку. Этот жест известен каждому водителю на любом из континентов.
Грузовик тормозит. Облако пыли догоняет его и накрывает нас. Когда пыль оседает, из кабины
