Петроградской стороне, если бы перед глазами моими не была набережная, в гранит одетая Нева, проспекты, то «Я», о котором тут идет речь, было бы несколько иное.
…Говорят, что биография писателя — его книги. Но почему-то, когда я сижу за столом, работаю, меня мучает чувство утраты, мне кажется, что биография моя прерывается, что настоящая жизнь, с солнцем, морем, природой, встречами, эта жизнь проходит мимо, она слышна за окнами смехом детей и шумом машин. А когда я не пишу, а гуляю с друзьями, куда-то еду, я корю себя за то, что не работаю, трачу время впустую. Наверное, такое противоречие неизбежно, но оно доставляет немало горя, оно портит жизнь. Не хочется работать за счет жизни, лучше все же жить за счет работы, потому что жизнь — она выше, она дороже.
— Ну еще одна книга, — говорю я себе, — что от этого изменится?
Доказываю себе, что ничего, — и тем не менее сажусь писать…
Нынешний Петербург стал таковым после обретения в 1991 году своего исторического имени. Честно говоря, поначалу мне казалось, что все это происходило в русле массовых перемен, возвращавших улицам старые названия. Иногда это получалось удачно, иногда — нет, в общем, желание все переименовать объяснялось жаждой стряхнуть с себя прах советской жизни. Однако прошло несколько лет, и я убедился в том, что возвращение имени сыграло свою роль и продолжает играть. Есть мнение, что для человека даже имя имеет определенное значение, иногда мистическое, иногда метафизическое — что-то оно определяет. А когда имя возвращается, то вместе с ним возвращается подлинность, история.
Петр I назвал этот город отнюдь не в честь себя, а в честь святого Петра. По библейскому определению, «Петр» означает «камень». И действительно, все получилось очень символично, был заложен камень в основание новой России. Ведь Петербург возник внезапно, совершенно неожиданно не только для нее, но и для Европы. Но так получилось, что событие, которое произошло с основанием Петербурга, до сих пор не оценили — и его действительно трудно оценить. Можно лишь представить, что некогда существовала страна с укоренившимися традициями, столица у нее была — Москва, центр — Кремль. Вокруг столицы существовала определенная история, прикрепленная к ней. До Москвы были и другие первые города: Владимир, Ладога… Но они как были, так и продолжали существовать. Здесь же произошло нечто непривычное и удивительное. Петр создает на окраине страны город, который с самого начала строится как столица государства. Такого примера не было даже в Европе. И начинается не просто переселение, начинается строительство совершенно нового типа города по плану Петра и по новым, но понятным для России мотивам.
Некоторые, например Достоевский, пытались представить эти мотивы как нечто навязанное, насильственное. Но это не так, замысел царя с самого начала был прост и велик — России был нужен выход к морю, к Европе и торговле. И Пушкин, как всегда, совершенно чеканными формулами, абсолютно точно дал определение этого исторического момента. Получилось так верно, как будто царь Петр сквозь годы поделился с ним своими мыслями. Конечно, такое точное понимание Пушкиным замысла основания города не случайно: он много лет изучал в архивах время Петра и знал его, как никто в России.
Когда же первый мэр Анатолий Собчак вернул городу его имя, вместе с именем стало возвращаться историческое ощущение того, что представлял этот город для России. Можно вспомнить, что, например, Ленинград никогда не был ее столицей. Он был городом трех революций, их колыбелью, в общем, была масса лестных названий. Но столицей не был. Так вот этот обрыв истории, который произошел в советский период, мэр соединил своим предложением, тем самым вернув и ощущение столичности, которую вытравляли из города на протяжении семидесяти лет советской жизни.
Почему во времена Ленина правительство уехало из города? Прямо-таки бежало. Угроза наступления немцев не было подлинной причиной бегства. Когда шведы подходили вплотную к Петербургу, Петр не увозил правительство в Москву. Думается, что дело в другом: Петербург был городом революционных традиций, и именно эта революционность не устраивала новую власть. Это предположение может показаться странным, но только на первый взгляд: к власти пришли те, кто к ней рвался, и дальнейшие перевороты им были не нужны. Новым правителям было чего опасаться. И действительно — последовал Кронштадтский мятеж, а после него — оппозиции. Город был слишком революционным, может, он хотел довести революцию до конца, со всеми ее лозунгами: «Фабрики рабочим!», «Земля крестьянам!» Дальнейшая же история Петербурга — это история всевозможных бедствий и несчастий, которые претерпел он, как никакой другой город России.
Когда наступили юбилейные дни 300-летия города, у меня появилось впечатление какого-то излишества чувств, неадекватно торжественного отношения к дате. Сама по себе она не выглядела серьезно. Ведь 300 лет для европейского города — небольшой возраст. Для Парижа, Марселя, Берлина, Гамбурга, Брюсселя — это младенчество. Откуда же тогда возникло ощущение у всех — и внутри города, и в России, — что это значительная дата, этап в истории? Думается, что такое осознание связано с необходимостью вернуть городу его роль.
Можно представить себе красивого человека, с большими способностями, задатками, талантами, которому не дают осуществить себя. Его все время подозревают, ему мешают, притесняют, совершенно несправедливо обращаются с ним. Вот такой мне видится судьба Ленинграда за семьдесят лет советской власти. Что он претерпел? Можно многое перечислить: Кронштадтский мятеж, оппозиция Зиновьева — Каменева, разгром этой оппозиции, убийство Кирова, после которого сорок тысяч человек из города было изъято. Кто были эти люди? Бывшие дворяне, предприимчивые нэпманы, преданные, энергичные, инициативные деятели партийно-советского актива. Сорок тысяч было выслано, расстреляно, уничтожено. Затем — военная блокада, унесшая жизни более миллиона человек. Следом — «Ленинградское дело»… Все эти несчастья были не случайны в судьбе города, и страна это ощущала. Когда немцы наступали на Москву, столица вела себя панически. В Питере ничего подобного не было, город встретил врага достойно и мужественно, организовав упорное сопротивление. Немцы побоялись войти в город и завязнуть в уличных боях.
Эти события создали ореол героического города, города наших страданий и одновременно гордости. Недаром так сочувствовали блокадным ленинградцам, которых эвакуировали: их радушно принимали в разных концах страны, помогали, чем могли. После войны «сверху» началось довольно ощутимое для тех, кто пережил блокаду, нежелание признавать их заслуги — никаких льгот, никаких рассказов о лишениях и потерях. Я очень хорошо помню этот период. Когда мы с Адамовичем написали «Блокадную книгу», ее ни за что не хотели издавать в Ленинграде. С большим трудом мы пробили издание в Москве.
Такое отношение к блокадникам в частности да и к ленинградцам в целом объяснялось во многом «Ленинградским делом»: город представлялся сталинскому режиму как город оппозиционный. Достаточно вспомнить события вокруг Анны Ахматовой, Михаила Зощенко и многих других известных людей. Петербург для власти всегда был слишком подозрительным и европейски-ненужным для России. То самое «окно в Европу», прорубленное Петром и Пушкиным, приносило с собою в Ленинград слишком много Европы, оно было трещиной в железном занавесе, которую также не могла не замечать и не бояться власть.
Петербург всегда был и остается несколько обособленным городом. И несмотря на то, что из него увезли Академию наук, Академию художеств, несмотря на то, что Москва, переманивая, предлагала лучшие — привилегированные — условия для актеров, писателей и творческой интеллигенции, он оставался интеллигентным и интеллектуальным центром. Город вроде бы не ощущал «творческого дефицита»: в нем появлялись и появляются новые художники — будто из-под петровской тверди бьет некий подземный источник интеллектуальной энергии, Петром открытый.
Перечисленные здесь события многое предопределяли в празднике 300-летия Петербурга. Петербуржцы ощущали его как желание восстановить справедливость: наконец этот опальный город признали, он уже не просто областной центр, оказывается, он славен историческими заслугами, ресурсами, возможностями. И в том, что ныне страной руководит петербуржец, также есть некая историческая оправданность.
27 мая была кульминация праздника — все улицы города заполнили горожане и гости. Никогда, даже в День Победы 1945 года, я не видел такого количества счастливых и радостных людей, которые до поздней ночи гуляли по центральным улицам, набережным.
Чудо этого праздника открылось для меня в Эрмитаже. Всю свою жизнь я входил в музей с набережной. Но в этот день открылся вход с Дворцовой площади через знаменитые ворота, которые памятны многим по фильму Сергея Эйзенштейна «Октябрь». Главный, парадный, царский вход. Всю ночь
