самом деле, был взяточник, его били плетьми и сослали в Сибирь. А дед торговал краденым. Это добро так ловко отскакивало от его рук, что он получил от воров своё прозвище, ставшее вам фамилией…
Гость перевёл дыхание.
— Видите, как легко всё переиначить: я придумал вам родословную, как цыган лошади. Скажу больше: и Цезаря не было, и Чингисхана, а Моисей не переводил евреев через Чермное море. Весь мир придуман для вас.
— Но зачем? — затрясся Доброскок.
— Как зачем? Чтобы уловить вашу бессмертную душу.
Стало слышно, как в соседнем номере капает умывальник.
— Что ж, по-твоему, и комара нет? — хлопнул на шее кровососа Доброскок.
— Есть, но лишь для того, чтобы вы задали сейчас этот вопрос.
— А тебе откуда знать? — окрысился Доброскок. — Ты что — пророк?
Гость пропустил мимо.
— Сейчас тебе жаль уволенных, — незаметно перешёл он на «ты», — а напрасно: их нет. И тех, кого ты раньше разорил…
— Ну, зачем так, — зашептал Доброскок, — была конкуренция…
Гость и это оставил без внимания.
— А жалеть тебе нужно себя, — продолжал он скороговоркой. — Грехопадение случается ещё до рождения: земля для каждого — Страшный Суд. На ней много миров, и в каждом держат ответ… — Раздвоенный язык сложился «пистолетом». — Так что каждый шаг на ней — под прицелом…
— Но завод не давал прибыли! — взвизгнул Добро-скок. — Не я устанавливал законы экономики!
— Конечно, — вздохнул гость, — их установил я.
Опять капал умывальник, где-то глухо пробили часы.
— А дети?
— Брось, нет ни детей, ни жены с больным сердцем — нет ничего! Есть только душа, а всё остальное — для её испытания.
Доброскок проглотил язык. Вся его жизнь вдруг предстала перед ним, он смотрел на неё и не находил оправдания. Он тёр виски, краснея от напряжения, и ему казалось, что он кричит, вытянув палец:
— Это ты, ты во всём виноват!
Гость устало нахмурился.
— Все так говорят. А мне, между прочим, запрещено козни выдумывать, только за вами повторять. И я обязан вас предупреждать. Зачем только — за всё время ни один не поверил!
Он пожал плечами.
— Однако Он всё надеется. И вот я стучу в глухие ставни и кричу: «Проснитесь, проснитесь!»
— Проснитесь, Степан Андреевич, — плаксивым голосом будил младший поверенный, — через час вылетаем.
Доброскок опёрся о подушку.
— Привидится же, — прохрипел он, ища одежду.
Помощник распахнул занавеску, открыв кусок ясного неба. Из окна потянуло свежестью, на стенах заиграли «зайчики».
— Что, Степан Андреевич, дурной сон?
— Да пророк один…
Доброскок замялся.
— Пророка надо распять, — заржал помощник, — чтобы нажиться на его имени!
Доброскок улыбнулся.
— Иди, иди — сейчас спущусь…
Насвистывая, он причесался перед зеркалом и долго возился с галстуком, прежде чем толкнул дверь, так и не заметив черневший под стулом мокрый зонтик.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Труден диалог отца с сыном. Но автор и читатель слиты в слове, как Отец и Сын в Боге, проживая в акте чтения единое время. И я надеюсь, что читатель понял автора, как тот понимал его.
Примечания
1
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков (Илиада VI.146).
