городе и специальный представитель «святейшей инквизиции». Чем распущеннее были нравы высшего духовенства, тем охотнее оно прибегало к силе, дабы удержать паству в границах «благочестия». Архиепископ неаполитанский регулярно обличал с амвона еретиков, свивших себе гнездо в городе. От грозных слов часто переходили к делу, нередки были аресты среди лиц «свободных профессий». Знаменитый неаполитанец, младший современник Вико, свободомыслящий историк Пьетро Джанноне вынужден был бежать из родного города, скитался по Италии, был схвачен и окончил свои дни в туринской цитадели.
Страшная нищета неаполитанского плебса, поражавшая путешественников триста лет тому назад, давно таила в себе семена справедливого возмущения, прораставшие взрывами народного гнева. Так, в 1647 г. выведенные из терпения чрезвычайным повышением налогов народные низы под предводительством двадцатитрехлетнего рыбака Томмазо Аньелло (Мэзаньелло) изгнали из города войска испанского вице-короля и некоторое время были хозяевами положения. Но вскоре вожак восставших пал под ножами убийц, и все пошло по-старому. Основание социальной пирамиды осталось неповрежденным: наверху все так же развлекались, а внизу вели изнурительную борьбу за хлеб насущный, и только в умах одиночек жила мечта о совсем иной Италии, единой и процветающей, достойной славного прошлого. Да, более всего, пожалуй, не хватало стране того «героического духа», о котором так красноречиво говорил Вико своим юным слушателям. Увы, пора национального подъема была еще далека… Зато когда она наступит, призывы великих мыслителей Италии станут реальной исторической силой.
Симптомом начинавшегося духовного освобождения в Италии XVII в. стало распространение материалистических идей. Свободомыслящие итальянцы импортировали их из передовых по тому времени стран — Голландии, Франции, Англии. Особенно популярен был Гассенди, старавшийся соединить античный атомизм с христианской догматикой, чтобы избежать открытого столкновения с господствующей идеологией. Немалым влиянием пользовалась и «физика» Декарта, которую великий философ совершенно изолировал от спиритуалистической метафизики. Известна была и последовательно материалистическая концепция Гоббса, которого церковники особенно ненавидели.
Не избежал влияния материалистической тенденции и Вико. Об этом можно судить по его первому опубликованному произведению — канцоне «Чувства разочарованного» (1693), навеянной, как он сам впоследствии сообщал в частном письме, чтением поэмы Лукреция «О природе вещей». Это тем более удивительно, что полученное им образование целиком было выдержано в духе схоластической традиции. Впрочем, со школьным обучением Вико довольно быстро покончил, ибо, значительно опережая сверстников по умственному развитию, не мог мириться с медлительностью обычной программы и перешел к интенсивному самообразованию. Что же это были за книги, которые он ревностно штудировал, не прибегая к помощи школьных учителей? Это были схоластические «суммы» Петра Испанца, Павла Венецианца, светоча поздней схоластики Суареса. Начав с изучения логики и метафизики, Вико затем с той же страстью погружается в область права и скоро достигает значительных успехов не только в теоретическом знании законов, но и в практическом приложении их: шестнадцати лет от роду он выступает в суде, защищая своего отца, и выигрывает дело. Позднее Вико получает ученую степень доктора права, но, не испытывая удовлетворения от современного ему состояния юриспруденции, он ощущает необходимость выхода за пределы юридических форм и институций, проникновения в самую сущность права.
И третья страсть, владевшая Вико с ранней юности, — любовь к поэзии. Здесь ему тоже пришлось немало блуждать в темноте, прежде чем он вышел на правильную дорогу. Его первые стихотворные опыты, принесшие ему известность в литературных салонах Неаполя, были выполнены в той манере, которую он сам впоследствии назвал «напыщенной и лживой». Но чтобы это понять, надо было сначала найти камертон, с которым можно было бы сверять звучание собственной поэтической речи. Подобно гуманистам Возрождения Вико ищет и находит образец в далеком прошлом — «золотом веке римской поэзии» конца республики и начала императорской эпохи. Поэтический поиск заставил Вико углубиться в стихию языка, и он занялся сравнительным изучением латыни и итальянского («тосканского», как он сам выражается, напоминая читателю о том времени, когда итальянский общенациональный язык еще не вполне сложился). Цицерон, Вергилий, Гораций, Тацит и Данте, Петрарка, Боккаччо, как лучшие представители письменной речи на этих языках, стали его постоянными спутниками на жизненном пути. Особенно часто мыслитель читал Тацита. Фаусто Николини, детально изучивший творчество великого неаполитанца, установил, что он читал «Анналы» Тацита по меньшей мере 35 раз (см. 37, 145).
Так Вико становится филологом, но филологию он понимает в необычно широком для нас смысле — не только как науку о языке и литературе, но и вместе с тем или тем самым как науку о «делах и вещах человеческих». Иначе говоря, он рассматривает язык не сам по себе, не как некую структуру, требующую самодовлеющего изучения, но как исторически содержательную форму, сквозь которую просвечивает (если уметь правильно к ней подойти) социально-историческая реальность. Поэтому для него филология — не только язык и литература, но и равным образом история и правоведение. Такой взгляд сложился у Вико постепенно, и в этом, собственно, и заключалось открытие философа. Удивительное разнообразие интеллектуальных интересов мыслителя явилось предпосылкой формирования новой точки зрения: сначала, может быть, бессознательно, но затем все более определенно он стремился к уяснению внутренней связи различных областей гуманитарного знания. Согласно Вико, в органически складывавшемся на протяжении десятилетий синтезе социального знания жила как бы своя «энтелехия» — одушевляющая жизненная сила, сплачивавшая разрозненные элементы и обусловившая последовательное углубление первоначальных эскизов. Мы не имеем в виду ничего сверхъестественного: «энтелехией» мы называем собственное стремление Вико к философскому охвату единой схемой социальных фактов, дотоле признававшихся совершенно разнородными и несоизмеримыми. Обосновать это по-настоящему можно будет только после рассмотрения логической структуры «Новой науки». Теперь же мы скажем по интересующему нас вопросу лишь несколько слов, основываясь на сведениях, сообщаемых самим философом в его «Автобиографии». Вико пишет, что после занятий языком и литературой, включая поэтику, снова обратился к «метафизике» (так тогда было принято называть философию), ибо прочитал в «Поэтическом искусстве» Горация, «что самый изобильный источник поэтического богатства достигается чтением философов-моралистов» (3, 482). Но так как основания моральных учений связаны с общей концепцией бытия, то ему снова пришлось исследовать основоположения метафизиков. Как истинный сын Возрождения, Вико отдает предпочтение Платону перед Аристотелем. Правда, со взглядами этих философов он ознакомился из вторых рук: Аристотеля он знал по Суаресу, а Платона — по Фичино и Пико делла Мирандола. Как бы там ни было, выбор был сделан, и гуманизированный неоплатонизм стал философской доминантой всего духовного творчества Вико.
Еще в молодые годы Джамбаттиста приобрел известность и признание в литературных кругах и даже влиятельных покровителей. Достигнув тридцатилетнего возраста, он был избран профессор ром риторики Неаполитанского университета, одного из старейших в Европе. Правда, кафедра считалась второстепенной, и профессорское жалованье было довольно скудным, так что обремененный семьей Вико постоянно нуждался и должен был прирабатывать сочинениями по заказу знатных фамилий и частными уроками. Первые теоретические работы Вико — «вступительные речи», которые он ежегодно произносил при открытии курса лекций в университете. До нас дошло шесть таких речей за период с 1700 по 1708 г. При жизни Вико они не публиковались и были обнародованы впервые в 1865 г. По определению Н. Бадалони, главной темой речей был вопрос: «Как может культура наилучшим образом служить обществу?» (26, 311). Таким образом, исходный пункт размышлений у Вико тот же самый, что и у просветителей, — общественная польза знания. Это важно иметь в виду при общей оценке идейной направленности его творчества, поскольку отвлеченно теоретический тон и фидеистическая фразеология его основного труда давали повод видеть в нем принципиального противника Просвещения.
Первые три речи носят, как бы мы теперь сказали, характер философско-антропологический, последние три непосредственно посвящены бытию человека в обществе. Здесь в рассуждениях Вико трудно найти что-либо оригинальное, они выдержаны в обычном тогда духе идеалистического рационализма античности. Весь клубок социально-антропологических проблем, упоминаемых автором, находит, по его мнению, разрешение в адекватном самопознании. Самопознание дает человеку одновременно и знание того, что есть истина и добро (а также ложь и грех), и силу, энергию действовать во имя блага и против зла. В итоге Вико приходит к суждению, близкому широко известному афоризму «знание — сила», обычно приписываемому Ф. Бэкону, но на самом деле рожденному в лоне античной традиции; Бэкон только
