Они принадлежат к поколению фальшивок, ремейков. Все уже испробовано, остается только пройти по тому же пути, но без накала, без подлинного нерва. Давние обиды, раскрашенные лица эмов. А что придумано нового? Суши на вынос, Хеллоуин, фейсбук. Среди всех их знакомых не найти ни одного, кто не горел бы желанием организовать какое-либо торжество. Жажда вечного праздника на развалинах мира. Эгоизм, как одинокая сумка через плечо. И все-таки это их мир, и они должны пройти все вместе со своими детьми. Настраивая антенны для приема позитивных сигналов.
Они проходят мимо сгоревшего мопеда и даже не смотрят на него. Привыкли к жестокости.
Кто знает, может, им захочется оглянуться однажды, посмотреть назад, в прошлое их жизни?
Они еще очень молоды. Парень с девушкой, сказали бы, увидев их в стеклах припаркованной машины:
«Никто не выживет в одиночку».
Им кажется, они слышат гулкое эхо тех слов. Как приговор или оправдание.
Сейчас они идут рядом, как две собаки, которые убежали, а теперь возвращаются. Разит родной и ненавистной землей. Они чуть было не собрались взяться за руки, но это всего лишь рефлекс, оставшийся от прошлого, ошибка Они устали, легко отключиться, забыть, в какой точке жизни они находятся. Сейчас или год назад.
— Я бы хотел зайти… повидать детей.
Ей надо бы отказать, но она открывает дверь подъезда. Они поднимаются на лифте, скользят за тросами, молча, глядя на деревянную обшивку кабины и в зеркало, в которое смотрелись много раз. Гаэтано бросает беглый взгляд на свое отражение, на порозовевшее от вина лицо с вытаращенными глазами.
Кто я такой? Кто ты? — спрашивает он у этого мужчины. Тело под одеждой на минуту оказывается принадлежащим не ему, но скользящей тени, которую он тысячу раз видел там. Смотрит на спину Делии, часть плеча. Ее глаза прикованы к двери.
Дети спят посередине большой кровати. Соединились, как вещи, переплетенные на дне моря. Гаэтано подходит, вытягивает руку, проводит по одеялу.
— Хорошо.
Запах квартиры не вызвал у него отвращения. Каждый раз, приходя сюда, он испытывал тошноту. Стойкий душок мертвых мышей, подохших от яда, запрятанного в сыр.
Свекровь сидит перед телевизором. Она заснула и сейчас, отходя ото сна, здоровается, машет пультом. Он засмеялся:
— Да выключи и меня тоже.
Окидывает быстрым взглядом комнату. Замечает, что стало больше порядка, что не хватает его рабочего места — гостиная увеличилась с тех пор, как его выставили вон. Делия держится сзади, следит за ним, как та медсестра из фильма следила за сумасшедшим. В страхе, что он обернется.
— В следующее воскресенье я хотел бы оставить их у себя переночевать… Это же будет мое воскресенье, так?
— Да, твое воскресенье.
Горбится, внезапно пугается. Кладет руку ей на голову, чтобы поцеловать в щеку. Делия чувствует его странно спокойную руку.
Гаэ не вызывает лифт, спускается пешком, по лестнице.
Делия подходит к холодильнику, открывает его, вытаскивает остатки картофельной запеканки. Ест, стоя у окна.
— Ты не ужинала?
— Нет, мам, есть хочу.
Гаэтано переходит дорогу. Не оглядывается, не смотрит наверх. Не уверен, что увидит ее тень за занавеской на кухне. Не хочет проигрывать.
Может, возле дома он увидит «пунто» Матильды орехового цвета. Постучит ей в окошко. Увидит ее физиономию, по которой хочется врезать.
«Хватит, выходи. Прекращай это».
