Мать ни на шутку разозлилась, и это ее не украшало: глаза стали стеклянными, а голос вульгарным. Мне было приятно видеть это. Всегда приятно видеть, когда красивые лица так уродуются.
– Ты меня лишила многого! Я не знала отцовской любви, да и материнской тоже!
– Из-за тебя я никогда не знала, что значит испытать гордость за своего ребенка. Ты была моим стыдом!
– Почему ты не сделала аборт? – не унималась я. – С твоей стороны это было бы благородно!
– Я тебе дала жизнь!
– На хера мне такая жизнь?! – прошипела я.
– Ты вся пропитана ненавистью и упиваешься ею! Как ты не понимаешь, что это угнетает и мучает тебя, делая еще уродливее?
– Да! Я вся угнетена и измучена! Ты не знала этого? Чего еще можно ждать от такой, как я? – кричала я. – От юродивой!
– Тебе нравится жалеть себя и плакаться: «Я вся такая несчастная, юродивая», вместо того, чтобы предпринять что-нибудь.
– Заботиться обо мне нужно было раньше, а ты всю жизнь заботилась только о себе. Каждый лишний килограмм для тебя был большей трагедией, чем все мои ангины и пневмонии. Хорошие матери пекутся не только о своей красоте, но и о дочерях.
– А хорошие дочки берут пример с матерей. Если б ты хотела, то могла бы многому научиться у меня.
– Наверное, ты права, как всегда.
Я вдруг почувствовала сильную усталость. Мне надоел весь этот тупой, никому не нужный разговор. Захотелось побыстрее вернуться домой в свое одиночество:
– Я пойду. Мне пора.
– Иди, и с таким настроением ко мне больше не приходи! – мать встала и направилась к двери. – Удачи, дорогая!
Она взяла себя в руки и даже улыбнулась перед тем, как закрыть за мной дверь.
Нелегко снести обиду от чужих людей, но от матери, от матери – это двойная обида. Я бежала домой, кусая губы, и слезы застилали мне глаза. Никогда я больше не обращусь к ней ни с одним вопросом! Пора забыть о том, что у меня есть мать!
Во дворе был слышен рев – девочка лет пяти с разодранной коленкой голосила на всю улицу. Рядом на корточки присела ее мать и целовала заплаканные щечки дочери. Белоснежным носовым платком она вытирала окровавленную коленку и, мурлыча что-то нежное, успокаивала дочь. От этой картины мне стало трудно дышать, и непроизвольно потекли слезы.
Я взлетела на свой этаж и лишь у двери дала волю чувствам. Открывая многочисленные замки, я беззвучно рыдала.
Рыдала о том, что никто никогда не приласкал меня, не сказал мне ни одного нежного слова, да уже никогда и не скажет.
Меня охватила неистовая жажда разрушения, я словно взбесилась. В гневе я выкрикивала самые грязные ругательства, била себя по ненавистной мне пасти, по мерзкому телу. До боли впивалась зубами в руку, но и этого мне было мало. Я исцарапала все тело, металась и стонала так, что соседи застучали по батарее. От стука я очнулась и, обессиленная, упала на диван.
Лежала охрипшая, опустошенная, чувствуя себя так, словно из меня вынули душу.
Лишь ходики на стене монотонно отмечали секунды моей никчемной жизни…
Оленька все утро кокетничала с Денисом, я же скрипела зубами, захлебываясь от ненависти. Ее голос и хлопанье ресниц раздражали меня, я никак не могла сосредоточиться на работе.
Оленька погладила руку Дениса, и его лицо поглупело от счастья. Все в ней, похоже, возбуждало его: и полуоткрытый рот, и высокая грудь, обтянутая блузкой, и каждый пальчик.
Денис не отрываясь смотрел на Оленьку, а остальное – офис, мы, компьютерная программа – для него куда-то исчезло. Она тихо лепетала слова, в которых слышалось обещание.
Я чуть не заныла от досады – как бы мне хотелось, чтобы он глупел рядом со мной.
С трудом оторвавшись от Оленьки, он подошел к Павловне. Та, сославшись на талончик к доктору, ушла. Денис повернулся ко мне, я кивнула головой в знак согласия.
Он ответил на все вопросы, с редким терпением относясь к моим ошибкам. А мне хотелось одного, чтобы он никуда не уходил – так хорошо было с ним рядом.
С Денисом я впервые узнала, что такое нормальные человеческие отношения. Все подавленные чувства, что спали во мне, проснулись. Моя любовь, распространялась даже на его вещи, на его компьютерную программу, так, что и работа с ней наполняла меня счастьем.
Сейчас он мой, точнее, он со мной на полчаса. Но эти полчаса я буду слушать его голос, дышать одним с ним воздухом и, если чуть подвинусь, смогу почувствовать тепло его тела.
Приблизившись, я ощутила его бедро, но он вздрогнул и шарахнулся, словно от укуса гадюки. Я смутилась, сделав вид, что это произошло случайно.
Я не злилась на Дениса за то, что он не мог полюбить меня, а ненавидела Оленьку за то, что он желал ее.
Никогда трагедия моей жизни не обнажалась с такой силой. Никогда так отчетливо не ощущала я, как тяжко нести свой крест, мне – чахнувшей без любви и понимания.
Денис ушел. Тут все вскочили и заторопились на перекур.
Подойдя к двери, я услышала голос Наташи. Голос у нее звонкий, визгливый, что совершенно не соответствует ее сутулой высокой фигуре:
– Вы не заметили, как она тупит?
Похоже, это про меня. Я вся обратилась в слух.
– То она такая умница, не делающая ни одной ошибки, а то… – мерзко захихикала Наташа, – а то Денис ей должен объяснять дольше всех.
У меня пол ушел из-под ног. Нужно быть осторожнее, если даже такая тупица, как Наташа, заметила это.
Наташа была не из тех людей, кого принимаешь всерьез, но сейчас мне захотелось придушить ее, что я легко бы и сделала.
Ведь я уродлива во всем, и чувства у меня такие же страшные, как и тело. Невозможно быть страшной снаружи и прекрасной внутри – такое только в сказках.
Посмотрев на себя в витрине магазина, я ужаснулась. Вот, что я увидела – толстое, с унылым страшным лицом чучело, одетое в бесформенное платье с обвисшим подолом. И это чучело еще обижено на весь свет. На себя – за свое уродство; на мать – за то, что та ее такой родила; на Дениса – за то, что он влюблен в эту смазливую дурочку.
Тут я впервые заплакала от жалости к себе, повернувшись спиной к прохожим. Красавица на рекламе, припудривая носик, лукаво улыбалась мне. Я вытерла глаза и принялась разглядывать товары за стеклом, о назначении которых даже не догадывалась. Ноги сами поволокли меня в магазин.
Перед входом я вдруг затормозила: что могут подумать окружающие, увидев такое чучело, разглядывающее косметику? И все же желание было сильнее комплексов.
Открыв дверь, я вошла.
Внутри пахло духами и пудрой, сверкали зеркала. Красивые нарядные продавщицы расхваливали товар. Не успела я оглянуться, как одна подскочила ко мне.
– Чем могу помочь? – спросила она звонким голосом, улыбаясь милыми ямочками на щечках.
Увидев меня, ее ямочки на мгновение исчезли, но она быстро взяла себя в руки и продолжила:
– Вас что-то конкретно интересует? Я отвечу на любые ваши вопросы.
– Лучше зайду завтра, – засмущавшись, я сделала шаг в сторону выхода.
– Зачем же завтра? Это не займет много времени. Скажите мне ваши пожелания, и я постараюсь вам помочь!
– Можно… чем-то замазать эти рубцы? – спросила я и провела рукой по оспинам.
– Конечно! Тональный крем со светоотражающими частичками выравнивает все неровности и создает