— Ну его! Заплачет еще! И он пошел в палатку.
— Да-а, — задумчиво протянул Сергей, — Испортил ты нам, брат, всю игру. А такая веселая игра была! Я тоже не буду. Ну его к черту!
Он направился к буровой.
Следом отошел и Илья.
— Да постойте, ребята! Чего же вы? — огорчился Женя и стал упрашивать Алешку: — Чудачок! Это же совсем не больно… Ей-богу! Меня знаешь сколько раз учили, и ничего. Вот, пожалуйста, посмотри. Покажи, Коля, — Он повернулся к Николаю и отставил зад.
Николай мрачно посмотрел на него, потом Алешку и, вложив все негодование в этот удар пошел прочь.
Женя содрогнулся, но тут же сделал веселое лицо:
— Ну и все дела! А ты испортил все… Что ж, один-то я, конечно, тоже не стану, — рассудительно продолжал он, — неинтересно. Я всегда, как все, против коллектива — никогда! В общем, зря ты струсил!
Он тоже ушел.
С Алешкой осталась одна Лиза, смотревшая на него с состраданием и жалостью.
И Алешка понял, что случившееся оказалось хуже всякой порки, и горько пожалел об этом. Он хотел уже шмыгнуть в палатку, но Лиза остановила его.
— Что же ты, Ленечка? — страдая за него, спросила она. — Они ведь не по злобе, а так, шутейно… Скучно в степи, вот и удумали забаву…
— Хорошенькая забава бить человека! — неуверенно возразил Алешка.
— Да разве это битье?.. Сколько раз уж так баловались, а чтоб больно — никого не били… Так, спытать тебя хотели, а ты заробел. Теперь они еще хуже смеяться станут…
— Ну и пусть! — угрюмо махнул рукой Алешка. — Они и так все время смеются.
— А ты не поддавайся! Смейся сам. А обижаться на артель нельзя. Один в степи не проживешь. Ах ты, господи! Ну с чего это ты такой пужливый? Небось батька ремнем не так лупцевал?
— Меня никогда не били, — пробормотал он.
— Неужто? — простодушно удивилась Лиза. — Да он что у тебя, профессор?
— Почему профессор? Обыкновенный мастер на заводе.
— Ну и ну! — протянула Лиза, разглядывая его как диковинку. — Ну, а сам-то с мальчишками дрался?
Алешка снова с виноватым лицом покачал головой.
— Господи! — с откровенной жалостью воскликнула толстуха. — И бывают же такие!
Из палатки вышел, жуя на ходу кусок хлеба, Илья.
— Пошли, что ль? Начнем бурить! — бросил он на ходу.
Лиза поколебалась.
— А может, одни пока управитесь? Я бы мигом лапши заварила. Есть-то надо.
— Валяй! — буркнул Илья, покосившись на Алешку.
…Кипит кастрюля над паяльной лампой. Лиза, проворно очищая луковицу, наставляет Алешку:
— В мужике хуже всего жадность да робость. Ежели даже и испугаешься — все одно, виду не подавай, потому что тебе, как мужику, задор от природы положен…
Она покосилась на Алешку, задумчиво сидевшего, обняв колени, возле кастрюли, и неожиданно полюбопытствовала:
— Ну, а девчонок-то хоть бил в школе?
Алешка улыбнулся:
— Н-нет.
Лиза хмыкнула и снова спросила:
— А собак или кошек там всяких?
Алешка пожал плечами и попытался припомнить хоть что-нибудь героическое в этом роде, но так и не вспомнил.
Шла смена. Николай стоял за рычагами станка. Алешка на помосте.
Доставали керн. Свеча, поднятая лебедкой, быстро взвилась вверх. Алешка, придерживая отверстие внизу, чтобы керн не вывалился, должен был оттащить конец в сторону и уложить трубы на землю. Но у него не хватило сил, и труба воткнулась в помост. Он попытался приподнять ее, но не смог.
Николай снова поднял свечу, и снова, когда стал опускать ее, Алешка не удержал конец, и он воткнулся в землю.
Все больше и больше мрачнея, Николай крикнул Жене, стоявшему неподалеку у тисков, укрепленных на ящике:
— Женька! Помоги!
Женя, с чувством обтачивавший «пулю»[1] напильником, сделал недовольную гримасу и неторопливо направился к ним.
— Если я все время буду бегать туда-сюда то и до вечера «пулю» не сделаю.
— Ладно! И так уже три часа возишься, — оборвал его Николай — Обрадовался, что посачковать можно!
— При чем тут — сачковать? — обиделся Женя. — Я, между прочим, одну зарплату получаю, а не две, и за него работать не желаю. Пускай тогда Алешка делает «пулю», а я тут буду.
Николай молча включил лебедку.
На этот раз свечу благополучно уложили на землю.
Женя тотчас же отошел к своему импровизированному верстаку, а Алешка принялся подключать шланг, чтобы выдавливать керн. Подошел Волков, постучал носком сапога по трубе и коротко бросил:
— Вот что, уложишь керн, поезжай с Аркашкой за водой. Насос у него поломался.
Алешка молча кивнул.
Машина с прицепом и установленной на нем цистерной пылит по степной дороге.
В кабине Аркашка, рядом с ним Алешка, оба молчат.
Алешка несколько раз испытующе покосился на Аркашку и вдруг спросил:
— Аркадий! Тебе нравится твоя работа?
— Ничего! — кивнул Аркашка. — Я ведь до этого на карьере работал. Песок возил. Километр туда да километр обратно. Сорок ездок в день — скукота! Здесь интереснее — новые места и все такое прочее. Опять же свободнее… А тебе что, не нравится?
— Да как тебе сказать? — замялся Алешка. — Понимаешь, я ведь собирался в институт поступать, геолого-разведочный… Хотел с геологами походить, а меня на буровую сунули… — Он задумался.
— Понятно! — усмехнулся Аркашка.
Мотор взревел — это Аркашка поддал газу. Машина запрыгала по ухабам.
Алешка хватается руками то за потолок, чтоб не удариться головой, то за дверцу.
— Потише нельзя, — взмолился он.
— Больше газу — меньше ям! — пренебрежительно ответил Аркашка.
Впереди, на дороге, показалась пыль. Аркадий высунулся в окно.
— Наши! Начальник партии! — узнал он и затормозил.
Встречная машина остановилась, не доезжая. Из кабины выпрыгнул бритоголовый мужчина лет сорока в брезентовом плаще и с полевой сумкой.
— Здравствуйте, Андрей Петрович! — широко улыбнулся Аркашка.
— Здорово, здорово! — Андрей Петрович пожал руку ему, потом Алешке. — Ну, как поживаем, ребята?
— Спасибо. Ничего! — улыбнулся Аркашка.
Из кузова машины тем временем вылез второй мужчина, высокий, немного сутулый, с худощавым
