Он присел к столику Шардона и Вильмана. Шардон не стал ждать, пока Ле Ган заговорит.
— Ну, — спросил он, — плохие вести?
— Как сказать… — ответил Ле Ган.
Он похлебал Понемногу из обеих тарелок рыбного супа и лихо выпил стакан розового вина, незаметно поставленный перед ним одной из девушек.
— Что касается цены, то все по-прежнему, а вот лодка…
— Ну, что с лодкой? Они не соглашаются?
Ле Ган с язвительной улыбкой взглянул на Шардона.
— О нет, они согласны!.. Только чтобы в ней было семеро…
— Это нас не смутит, — сказал Вильмон, — наберем хоть восемь.
Шум вокруг них разрастался. Теперь по радио пере- # давали что-то вроде румбы: большинство военных считало в таких случаях необходимым покачивать бедрами. Это выглядело очень странно. Изящные официантки с подносами, «Рабаджа ля Мукер» — песенка, которую горланили европейские глотки, и танцы. Местные девушки, затянутые в водоворот фокстрота, рядом с плохо выкрашенными блондинками, умевшими, однако, трястись лучше, чем они.
— Заплатить надо завтра, до обеда. Что я должен сделать? — спросил Ле Ган.
— Заплатить, — ответил Вильмон. — Будь что будет, но я больше не могу.
В комнате жарко. Жарко повсюду, но здесь это особенно невыносимо. Сержант Бенуа, поколебавшись немного, решил терпеть. Форма есть форма… Но жара все-таки победила. И когда капитан Флавье вошел в свой кабинет, одежда сержанта Бенуа была гораздо ближе к костюму купальщика, правда более или менее целомудренного, чем к форме летчика, сознающего, к чему его обязывает воинская честь (применительно к обмундированию!).
Капитан Флавье выглядел безукоризненно. Его свободно можно было сфотографировать для армейского журнала, снабдив снимок надписью: «Наши храбрые пилоты под солнцем Африки».
При виде капитана Бенуа встал. Контраст между этими двумя людьми был разителен. И не только потому, что капитан был застегнут на все пуговицы, а сержант скорее раздет, — нет, этот контраст в одно и то же время был и более неуловим и более бросок. И не потому, что Флавье брюнет, а Бенуа блондин и их лица скроены по-разному. Как это ни нелепо, их различие порождалось как раз тем, что должно было бы объединять их. Оба твердые и резкие, оба из тех, что идут вперед по прямой и до самого конца. Только — это становилось ясным с. первого взгляда — прямая Флавье не та, что у Бенуа, и в тот день, когда пути этих людей скрестились, произошла не встреча, а столкновение.
Флавье взглянул на работу Бенуа.
— Вы не закончили?
— Господин капитан, вот подробный отчет о~моторах, требующих ремонта… Сводка о запасах горючего… Это, кажется, срочно!
— Я ценю ваше усердие! Но я ценю также, когда младшие офицеры являются на службу в установленной форме.
Бенуа ничего не ответил. Впрочем, ответить было нечего. Или, скорее, все элементы ответа заключал в себе тот вопрос, который он уже давно хотел задать Флавье. Перед лицом решения, которое Бенуа не мог не принять — которое он уже принял, — он не колебался. Но Флавье должен был получить свое.
— Господин капитан… — сказал Бенуа.
Флавье оглядел его с головы до ног. Голос Бенуа немного дрожал.
— …Я хотел спросить вас… Не капитана. Летчика, сбившего шесть «мессершмиттов».
— Шесть зарегистрированных плюс два вероятных, — холодно уточнил Флавье. — .О чем спросить?
Бенуа схватил свои бумаги и опять швырнул их на стол.
— Вот! Сколько можно заполнять эти никому не нужные сводки, в то время как английские и русские летчики…
Флавье выглядел так, будто это был не человек, а статуя.
— Вы задаете слишком много в, опросов, сержант, — прервал он сухо. — Наш единств» ниый долг — повиноваться. Точка. Все.
— А если Старик выжил из ума?
Воцарилась тишина. Флавье молчал, лицо его было совершенно непроницаемо. Под взглядом Бенуа он не шелохнулся.
— Что касается меня, — продолжал Бенуа, — то я считаю, что у нас лишь один долг: выбраться отсюда и сражаться.
Флавье и бровью не повел. Он остановил на Бенуа свой холодный и уверенный взгляд. Потом он заговорил каким-то плоским, без интонаций, голосом, и ни одно слово не вышло за рамки взятого им тона.
— Выслушайте меня хорошенько, Бенуа. Если вы попадетесь, вам обеспечено пять лет тюрьмы. Если затея удастся, вы дезертир. С дисциплиной в сделку не вступают. Она слепа, и это хорошо, что она слепа. Я предупреждаю: если мне станет известно, что вы слушаете лондонское радио или мечтаете о бессмысленных экспедициях, я посажу вас под арест.
Снова воцарилось молчание. И опять его нарушил Бенуа.
— Слушаюсь, господин капитан, — произнес он.
Флавье вышел, не обернувшись.
Юный Дюпон хотел бы, чтобы на его лице было написано горячее усердие солдата, занятого сортировкой досье. Но это ему плохо удавалось. В его движениях чувствовалась скованность провинившегося мальчишки. И капитану Флавье, на беду Дюпона вышедшему из кабинета чересчур стремительно, он тоже показался мальчишкой, которого застали подслушивающим у дверей, только у этого мальчишки была двухдневная щетина.
— Что вы здесь делаете? — спросил Флавье.
— Раскладываю… — ответил Дюпон, широким жестом показывая на стоящие у дверей шкафы, заполненные досье.
— Что вы раскладываете?
— Я сортирую досье, господин капитан.
— Занятно, произнес Флавье. — Просто замечательно, чтЪ вы делаете это так тихо, да еще в час завтрака.
— Я хотел закончить, — добродетельно пробормотал Дюпон.
Флавье задержал на нем строгий взгляд. Затем слегка пожал плечами.
— Я ценю ваше усердие, но было бы неплохо, если б, оно побуждало вас время от времени бриться.
Едва он вышел, Дюпон кинулся» в кабинет, где одевался Бенуа.
— Что там еще? — бросил тот раздраженно.
Но, чтобы обескуражить Дюпона, нужно было больше строгости.
— Я все слышал, — сказал Дюпон, — я все слышал…
У него от радости заплетался язык.
Бенуа молча смотрел на него.
— Я с тобой… я тоже… Это перемирие 2идит у меня в печенках. А когда я услышал, что ты…
Внезапно Бенуа улыбнулся. Он был из тех, кого улыбка сразу преображает. Даже мимолетная улыбка. Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул Дюро-п у. Тот тоже улыбнулся. Они неторопливо закурили.
— Повиноваться, — сказал Дюпон, — для- них наслаждение. Сделать выбор — это уже иное дело.
— Я попытаюсь… — сказал вдруг Бенуа.
И объяснил подскочившему он неожиданности Дюпону:
— Да, завтра, с Леметром. На аэродроме один «гоэланд» считается неисправным… Мотор…… Я могу все устроить…… [1] сломать себе шею. Затем может не хватить горючего, и тогда — в волны… И, наконец, риск оказаться мишенью для английской зенитной артиллерии… Понимаешь?
