недостаточно, чтобы удивить меня, ибо я и раньше видел картинки и объявления вдоль дороги. Озадачило меня уверенное знание, глубоко коренящееся у меня в уме, что это — дом, который я ищу, и что внутри его есть люди. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что это — участок полицейских. Я никогда в жизни до сих пор ни разу не видел своими глазами ничего столь неестественного и ужасающего, и мой взгляд непонимающе спотыкался по этой штуке, как будто по крайней мере одно из обычных измерений исчезло, в остатке не оставив смысла Вид дома был самым удивительным из всего, с чем я столкнулся с тех пор, как увидел старика на стуле, и я почувствовал, что боюсь.

Я продолжал идти, но шел медленнее. По мере приближения дом, казалось, менял вид. Сначала он не делал ничего, что примирило бы его с формой обыкновенного дома, но его очертания стали расплывчатыми, как у предмета, мелькнувшего сквозь рябь воды. Потом он вновь прояснился, и я увидел, что он приобрел кое-какой тыл, некое небольшое место для комнат за фасадом. Я понял это из того факта, что, по-видимому, я видел одновременно и фасад, и тыл «здания» из своего положения, приближаясь к тому, что должно было быть его боком. Поскольку бока мне никакого видно не было, я решил, что дом, должно быть, представляет собой треугольник с вершиной, обращенной ко мне, но, подойдя на расстояние всего в пятнадцать метров, я увидел окошко, обращенное ко

мне, и из этого узнал, что какая-то боковина, по-видимому, у него есть. Затем я с пересохшим горлом и оробевший от волнения и тревоги оказался почти в тени строения. Вблизи оно показалось достаточно обыкновенным, но только очень белым и тихим. Оно было значительным и пугающим; все утро и весь мир, казалось, не имели никакой иной цели, кроме как служить ему рамкой и придавать ему какой-то размер и положение, чтобы я своими простыми органами чувств сумел найти его и притвориться перед собой, что я его понял. Констебльский герб над дверью сообщил мне, что это полицейский участок. Такого полицейского участка я никогда не видал.

Не могу сказать, почему я не остановился поразмыслить и почему нервное состояние не заставило меня запнуться и, ослабев, осесть у обочины. Вместо этого я прямо подошел к двери и заглянул внутрь. Я увидел стоящего спиной ко мне огромного полицейского. Его вид сзади был необычен. Он стоял за маленькой стоечкой в аккуратной, выбеленной комнатке; рот его был открыт, и он смотрел в зеркальце, висящее на стенке. Опять-таки трудно передать в точности причину, по которой мои глаза нашли его фигуру беспрецедентной и незнакомой. Он был очень крупный и толстый, и волосы, обильно разбредающиеся по его шее, были бледно-соломенного цвета; все это поражало, но так бывает. Мой взгляд пробежал по его громадной спине, толстым рукам и ногам, заключенным в грубую синюю форму. Как ни заурядно выглядела каждая часть сама по себе, все они вместе каким-то

неуловимым разногласием в сочетании или пропорциях, казалось, создавали весьма тревожное впечатление, почти слагающееся в нечто монструозное. Руки у него были красные, распухшие и непомерно большие, и одна из них была, по-видимому, наполовину у него во рту, а сам он таращился в зеркало.

— Все дело в зубах, — услышал я, как он сказал рассеянно и вполголоса. Голос у него был тяжелый и слегка приглушенный, он напомнил мне толстое стеганое зимнее одеяло. Должно быть, я произвел какой- нибудь звук у двери, или, может быть, он увидел мое отражение в стекле, но только он медленно повернулся кругом, перенося свой вес с неторопливым и тяжелым величием, в то время как пальцы его продолжали работать над зубами; пока он поворачивался, я услышал, как он пробормотал себе под нос: — Почти все болезни от зубов.

Его лицо меня еще раз удивило. Оно было непомерно толстое, красное, широко распространенное и сидело прямо на шее гимнастерки с неуклюжей тяжестью, напоминающей мешок муки. Нижняя его часть таилась под яростно рыжими усами, бьющими из кожи далеко в воздух, как антенны какого-то необычного животного. Щеки у него были красные и жирные, глаза же — почти невидимые, спрятанные сверху заслоном пучковатых бровей, а снизу — толстыми воланами кожи. Он тяжеловесно подходил ко внутренней стороне стойки, а я робко приближался от дверей, пока мы не оказались лицом к лицу. — Насчет велосипеда? — спросил он. Когда я столкнулся с выражением его лица, оно оказалось неожиданно ободряющим. У него было тучное лицо, далекое от красоты, но он как-то умело перестроил разнообразные его неприятные черты, так что они выразили мне добрый нрав, вежливость и бесконечное терпение. Спереди на его остроконечной форменной фуражке была важного вида кокарда, а над ней золотыми буквами стояло слово СЕРЖАНТ. Это был сержант Плак собственной персоной.

— Нет, — ответил я, протянув руку вперед, чтобы опереться на прилавок. Сержант скептически посмотрел на меня.

— Вы уверены? — спросил он.

— Убежден.

— И не насчет мотовелосипеда?

— Нет.

— С верхними клапанами и динамо для фары? Или с гоночным рулем?

— Нет.

— При такой событийной обстоятельности о мопеде речи быть не может, — сказал он.

С удивленным и озадаченным видом он налег боком на стойку, опершись на нее левым локтем, вставил костяшки правой руки меж желтых зубов и поднял на лбу три громадных морщины замешательства. Тогда я решил, что он простак и мне будет нетрудно обойтись с ним, как заблагорассудится, и вызнать, что произошло с черным ящиком. Я не совсем понял, в чем была причина вопроса о велосипеде, но решил на все отвечать осторожно, тянуть резину и во всех моих отношениях с ним проявлять коварство. Он рассеянно отошел, вернулся и вручил мне пачку разноцветных бумажек вроде анкет для подачи заявления на бычью лицензию, собачью лицензию и тому подобное.

— Вам не помешает заполнить эти анкеты, — сказал он. — Скажите мне на такой вопрос, — продолжил он, — не правда ли, вы странствующий зубной врач и приехали на трехколесном велосипеде?

— Не правда, — ответил я.

— На патентованном тандеме? — Нет.

— Зубные врачи — непредсказуемый круг людей, — сказал он. — Вы ведь не хотите сказать, что у вас была трехколеска или модель с большим передним и маленьким задним колесом?

— Не хочу, — ответил я ровно. Он устремил на меня долгий ищущий взгляд, как бы стараясь увидеть, принимать ли всерьез все мною сообщаемое, и вновь наморщил чело.

— Тогда, может быть, вы вовсе не зубной врач, — сказал он, — а всего-навсего явились за собачьей лицензией или за бумагами на быка?

— Я не говорил, что я зубной врач, — сказал я резко, — и ровно ничего не говорил о быке.

Сержант посмотрел на меня недоверчиво.

— Это огромная удивительность, — сказал он, — очень трудный экземпляр из жанра головоломок, сопелка.

Он уселся поближе к горящему торфу и принялся зубарить свои костяшки, бросая на меня острые взгляды из-под кустистых бровей. Будь у меня рога на голове или хвост сзади, и то он не мог бы смотреть на меня с большим интересом. Я не изъявлял готовности повести куда-нибудь направление разговора, и пять минут стояла полная тишина. Затем выражение его лица смягчилось, и он вновь заговорил со мной.

— Какое у вас местоимение? — осведомился он.

— У меня нет местоимения, — ответил я, надеясь, что понимаю смысл его слов.

— Каков ваш зубец?

— Мой зубец?

— Ваше имя существительное?

— Этого тоже у меня нет.

Мой ответ вновь удивил его, но при этом, казалось, и обрадовал. Он поднял широкие брови и изменил лицо в нечто описуемое как улыбка Он вернулся к стойке, протянул свою огромную руку, взял мою в нее и горячо потряс ее.

— И ни фамилии, ни малейшего понятия о вашем оригинальном первоисточнике?

— Никакого.

— Вот елки-палки!

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату