1972 год. Июнь. Почти тридцать лет минуло с тех пор, как мы, семнадцатилетние, уходили на фронт.
Тридцать лет — это, по сути, целая жизнь. Жизнь, полная радостей и невзгод, счастливых минут и несказанного горя.
Я стою у обложенного венками и цветами холмика. Здесь покоится моя мама. Умерла она не от старости, хотя и прожила не так уж мало. Умерла от болезни, вызванной постоянным недоеданием в трудные военные годы… Нет более тяжкого горя на свете, чем похороны матери. В этот мирный, теплый и солнечный день война вновь напомнила о себе неожиданной смертью самого родного и близкого человека.
Нет, такое не забывается. И потому я с особым чувством гордости за новое поколение семнадцатилетних смотрю на них, стоящих у Вечного огня в торжественном молчании. Почетный караул сменяется каждые двадцать минут. Перед тем как заступить на недельную вахту, они, мальчишки и девчонки, приносят клятву верности:
«Я, вступая на почетный комсомольско-пионерский пост у Вечного огня памяти героев, павших в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками за нашу Советскую Родину, клянусь быть достойным их памяти…»
Их памяти! Значит, и памяти Юрки Кононова, Григорьича — он так и не пришел в сознание после ранения, как мне потом рассказали, и многих других моих товарищей, отдавших свои жизни за счастье миллионов советских людей.
А я больше на фронт не попал. Из госпиталя меня выписали весной, в марте сорок четвертого, дав шестимесячную отсрочку для окончательного выздоровления. Левая рука моя бессильно повисла вдоль тела. Мне предписано было отдыхать, прогуливаться, ежедневно делать гимнастику. Недоставало еще предписания танцевать и веселиться, когда еще содрогалась от взрывов земля и люди расплачивались жизнями за то, чтоб ее, многострадальную, никогда не топтал больше кованый фашистский сапог.
На мое счастье, Государственный Комитет Обороны постановил начать в тихом зеленом городке, куда переехали из Архангельска мои родители, на небольшой речке с высветленной водой строительство первой в Краснодареком крае гидроэлектростанции. И это больше чем за год до окончания войны!
Стройку объявили народной. Сюда ехали люди из сел, аулов, станиц.
Работники государственных учреждений и предприятий, школьники, студенты, учителя — все строили эту ГЭС, отдавая ей те редкие свободные часы и выходные дни, которые им выпадали.
На третий день после приезда пошел на стройку и я. Меня оформили поначалу учетчиком, позже я стал мастером, а затем и прорабом.
Дипломированных инженеров и техников почти не было, и мало — мальски разбирающийся в чертежах человек, да еще с организаторскими способностями, был находкой для отдела кадров.
Я частенько оставлял рулетку, совал в карман тетрадь с замерами и брал кирку.
Сначала меня едва хватало на каких-нибудь пять минут работы: ныла и болела раненая рука. Потом я довел эту «производственную гимнастику» до часа. А когда пришло время идти на перекомиссию, чувствовал себя совершенно здоровым. Но военком сказал, что на меня, как на квалифицированного специалиста, отделом кадров стройки наложена броня.
— Какая броня? Какой из меня специалист? — возмутился я. — Меня ждут в роте. А здесь без меня вполне обойдутся…
— Ну, я думаю, — усмехнулся военком, — что без вас, не в обиду будь сказано, скорее обойдутся на фронте. Война подходит к концу, мы начинаем строить мирную жизнь.
Я, не дослушав, побежал к начальнику отдела кадров. Он почти слово в слово сказал то же самое.
И тогда я написал Вале. Она приехала без промедления. Сейчас у нас три сына. Двое уже отслужили положенный срок в армии.
Недавно мы с Валей отпраздновали вторую, уже серебряную, свадьбу. Нам, естественно, желали дожить до золотой. Кто знает?! Возможно, и доживем…
По моем возвращении из госпиталя мама с какой-то необычной для нее гордостью сказала:
— Когда ты уходил от нас к своему вагону, я загадала: если оглянешься — я тебя больше не увижу. И все шептала про себя: не оглядывайся, сынок, не оглядывайся… Ты не оглянулся. И вот ты дома…
Я не сказал бы, что мама была суеверной, и то, что примета ее сбылась, можно назвать чистой случайностью. Но ведь и в случайностях есть своя закономерность! И я расценил эту случайность как своеобразное материнское напутствие:
— Не оглядывайся, сынок! Впереди у тебя жизнь. Она не так легка, как видится спервогляду. Но иди по ней смело и только прямой дорогой. Не оглядывайся, сынок!
