лучший психиатр-практик, которого я встречала на своем веку. Естественно, мы представили ему нашего больного… В течение двух-трех часов он «гонял» его по вопросам, которые мы не могли задать, так как были несведущи, и в которых он оказался компетентным. Так, например, консультант знал расположение и назначение всех покоев Зимнего дворца и загородных резиденций в начале века. Знал имена и титулы всех членов Царской Семьи и разветвленной сети династии, все придворные должности и т. д.
Консультант знал также протокол всех церемоний и ритуалов, принятых при дворце, даты разных тезоименитств и других торжеств, отмечаемых в семейном кругу Романовых. На все эти вопросы больной отвечал совершенно точно и без малейших раздумий. Для него это было элементарной азбукой… Из некоторых ответов было видно, что он обладает более широкими познаниями в этой сфере… Держался он как всегда: спокойно и достойно. Затем консультант попросил женщин выйти и осмотрел больного ниже пояса, спереди и сзади. Когда мы вошли (больного отпустили), консультант был явно обескуражен, оказалось, что у больного был крипторхизм (неопущение одного яичка), который, как было известно консультанту, отмечался у погибшего наследника Алексея. Мы этого не знали…
Консультант разъяснил нам ситуацию: существует дилемма, и нужно принять общее решение – либо поставить диагноз «паранойя» в стадии хорошей ремиссии с возможностью использовать больного на прежних работах по месту заключения, либо признать случай неясным, требующим дополнительного обследования в больнице. Но в этом случае мы обязаны тщательно мотивировать свое решение в органах прокурорского надзора, который непременно пришлет следователя по особо важным делам из Москвы… Взвесив эти возможности, мы сочли за благо для больного выставить ему окончательный диагноз – паранойя, в котором совсем не были уверены, и вернуть его в лагерь… Больной был согласен с нашим решением о возвращении в лагерь (разумеется, диагноз ему не сообщили), и мы расстались друзьями…»
Письмо врача Д. Кауфман было столь красочно, что я подумал – не стал ли я жертвой мистификации.
И я проверил. Опубликовал письмо в «Огоньке». Вскоре пришел отклик из той больницы. Писал заместитель главного врача В.Э. Кивиниеми, который отыскал историю болезни этого пациента, находившуюся в архиве больницы. Вот что он пишет:
«Итак, у меня в руках история болезни номер 64 на Семенова Ф.Г. 1904 года рождения, поступившего в психиатрическую больницу 14.01.49 г. Красным карандашом помечено „заключенный“… Выбыл из больницы 22.04.49 г. в ИТК номер 1. (Имеется расписка начальника конвоя Михеева.)
В больницу Семенов поступил из лазарета ИТК (исправительно-трудовой колонии.
К этому посланию было приложено письмо странного пациента жене Асе.
Через некоторое время мне позвонил старик, бывший заключенный. Оказывается, в его лагере сидел загадочный Семенов, и все звали его «сын царя», и все в это совершенно верили…
По моей просьбе в ЦГАОР сделали ксерокс нескольких страниц хранящегося там дневника Алексея 1916 года.
Вместе с письмом, которое в 1949 году из больницы отправил странный пациент жене Асе, я пришел в Институт криминалистики… Они старались помочь, но… Но документы оказались несопоставимы: письмо Асе, написанное изысканным, изощренным почерком, и дневник тринадцатилетнего Алексея с его неровными каракулями.
Так что не смогли сказать ни «да» ни «нет».Эпилог. Судьбы участников расстрела
Лукоянов
Он отсутствовал во время расстрела, не было его и когда хоронили царские трупы. Буквально накануне «ликвидации Романовых» председатель Уральской ЧК Ф.Н. Лукоянов вдруг отбыл в Пермь – перевозить архив ЧК. Да, глава всей Урал-ЧК, руководитель «особого задания» не присутствовал при исполнении этого задания! Не смог перебороть себя, не смог присутствовать?
Во всяком случае, он так и оставался в Перми во время страшной казни.
Вскоре, в 1919 году, Ф.Н. Лукоянов заболел тяжелым нервным расстройством. И мучился им всю жизнь.
Бывший председатель Уральской ЧК умер в 1947 году – накануне тридцатилетия Ипатьевской ночи. Юбилея он не пережил. Похоронен на родине в Перми.
Юровский
В тридцатых годах в лагеря и на смерть отправлялись один за другим виднейшие партийцы. В 1935 году пришла очередь и его семьи. Красавица Римма, любимица комсомола, была арестована и отправлена в лагерь. Он было бросился за помощью к Голощекину, но и тот ему помочь не смог.
Теперь он должен был доказать: партия – его семья.
И если партии нужна его дочь…
По-прежнему они встречались на квартире Медведева и вспоминали. Все о том же, о расстреле. Больше в их жизни уже ничего не было. Прозаично вспоминали об Апокалипсисе за чашкой чая. И обсуждали, кто все-таки выстрелил первым.
Сын чекиста Медведева: «Однажды! Юровский пришел торжествующий – ему привезли вышедшую на Западе книгу, где было черным по белому написано, что это он – Юровский – убил Николая. Он был счастлив…»Белобородов
Но никогда на эти посиделки не приходил их прежний друг Саша Белобородов, тогдашний нарком внутренних дел РСФСР. Как и дочь Юровского Римма, Белобородов поддерживал Троцкого. Накануне ссылки Троцкий жил в его квартире. Белобородов был исключен из партии, но покаялся, перестроился и был восстановлен. И занимал большие должности. Из письма Н. Бялер:
«В 30-е годы наша семья жила в Париже в посольстве. Мой отец, Бялер Аким Яковлевич, был секретарем военного атташе.
В 1935 году отец привел домой человека, которого представил как Соколова Николая Алексеевича. Была ли это фамилия настоящая? Не знаю. Приезжали из СССР не всегда под своей фамилией. Почему я его запомнила? Ведь я видела в посольстве и в нашем доме очень много знаменитых в то время людей. Приезжали со своими экипажами Чкалов и Громов, были Тухачевский, Уборевич и Якир… Этого направил в Париж лично Ворошилов. На консультацию к онкологу, которого звали, кажется, профессор Рокар. Мой отец был с ним знаком. Рокар поставил диагноз: рак горла, лечить отказался. Когда об этом доложили Ворошилову, тот приказал: пусть все-таки проведут курс лечения. К Рокару ездил сам посол Потемкин, после чего был назначен курс лечения, в том числе протертая, полужидкая пища 5 раз в день, вот эту пищу готовила Соколову моя мать. Мы с матерью водили Соколова на лечение, гуляли с ним по Парижу, в общем, проводили с ним весь день…
Пишу об этом подробно, чтобы было понятно, почему Соколов был откровенен с моей матерью. О своем близком конце он хорошо знал. Так вот, он рассказал матери, что командовал взводом, который расстрелял царскую семью. Считал, что это грех на его совести… Когда мы вернулись в Москву, отец нам сказал, что Соколов умер в Кремлевской больнице в 1938 году…
Мне мать передала этот рассказ в конце 60-х годов, после смерти отца, так как дала ему слово, что это навсегда останется между ними…»
Почему же атташе Бялер берет у жены слово не рассказывать никогда о знакомстве с таинственным Соколовым? А потому, что неправду сказал он жене о конце «Соколова», ибо решил не пугать жену. Нет, совсем не в больнице, но действительно в 1938 году окончил жизнь этот «командир взвода, расстрелявшего царскую семью».
Впрочем, «командир взвода» – это такой же псевдоним, как Соколов Николай Алексеевич. Хотя последний – псевдоним насмешливый. Ибо мы помним – так звали знаменитого следователя, занимавшегося расследованием убийства Царской Семьи…
Но кто же он?
Выяснить несложно. Этот человек должен был занимать такую должность, чтобы «сам товарищ Ворошилов» – «Первый маршал» заставлял советского посла в Париже хлопотать об этом странном пациенте. Из всех участников расстрела таким мог быть только один – Александр Белобородов. Жестокий Белобородов. Веселый, беспощадный молодой Белобородов, который оставил навсегда лежать в уральских горах