чудн
Все смеются. Старик возмущается:
— Отвалилось, говорю вам, упало прямо на землю. Он его подобрал. А потом отвалился кончик носа.
Петер обводит взглядом лица слушателей, но на этот раз никто не смеется, и он заключает:
— В общем он, что называется, распадался по частям.
— А ведь наш-то, братцы, заразный, — замечает Франк.
Его соседа по койке, Конрада, только что рвало, точь-в-точь как Эрика, когда тот свалился.
— Нечего было колоть Мустафу, — вмешивается в разговор обозленный Мишель, — и без того все ясно.
— Ну, а я так думаю, — ворчит четвертый рыбак, — от этих предосторожностей добра не жди.
Петер все стоит на своем:
— В такую погоду рыбу не ловят. Чего здесь торчать.
— Дед правильно говорит.
Франк рубит ладонью воздух:
— Спрашивается, чего ради мы здесь околачиваемся?
Все его поддерживают:
— Пора домой!
— Хватит! Шабаш!
Франк настроен решительнее других:
— Пойду скажу Ларсену, что команда требует возвращения в порт. Согласны?
Это уже другое дело.
Поставленные перед необходимостью принять конкретное решение, рыбаки колеблются: чувство дисциплины сильно развито у моряков.
Только один Мишель, небрежно сплюнув, отвечает:
— Лично я согласен. Плевать мне на ловлю.
Однако молчание остальных никак не походит на одобрение.
Олаф вернулся в каюту. Сел у приемника. Ларсен угрюмо посасывает трубку. Оба, отец и сын, смотрят на спящего кота, клубком свернувшегося около дивана.
Мерсье позвонил в институт Пастера, вызвал дежурную сестру:
— Мартина, приготовьте, пожалуйста, срочно сыворотку. Ту, что в левом ящике, в самой глубине... Да нет же. Я сказал — в глубине ящика. Да, да. Упакуйте пять-шесть ампул, только хорошенько, как для отправки, я позвоню через несколько минут. Спасибо. Да.
Последнее «да» — ответ на неуместный вопрос Мартины, спросившей:
— Ты меня любишь?
Он ответил холодно, его раздражает ее навязчивость. К тому же это неправда, он не любит Мартину. Между ними никогда не было и речи о любви. Простые товарищеские отношения. К чему ей вдруг понадобилось спрашивать об этом по телефону, именно сейчас, да еще как раз тогда, когда у него серьезное поручение к ней? Из ревности, конечно. Мерсье припоминает, что, уходя с Лореттой, он не попрощался с Мартиной, и она, безусловно, ждала, что он скоро вернется.
Он вешает трубку и подходит к приемнику. Спрашивает у Корбье:
— Есть новости?
— Никаких.
Доктор садится. Он почти физически ощущает на себе поощрительный взгляд Лоретты. Вероятно и она думает о их отношениях. Все женщины одинаковы, они всегда думают об одном. Даже в то время, когда целому кораблю угрожает смертельная опасность, когда представляется возможность спасти жизнь далеких незнакомых людей, участвовать в одном из тех необычайных происшествий, которые будят в человеке мечты восторженной юности.
— Как вам нравится мой Милле, доктор?
Неожиданный вопрос слепого застает Мерсье врасплох. Ему приходится сделать усилие, сообразить, что его просят высказать мнение о картине, висящей на стене. Наугад отвечает:
— Очень хорош.
— Эта картина принадлежала нашей семье. Когда делили наследство, все мы — братья, сестры и я — хотели получить именно ее. Картина напоминала нам детство, гостиную матери, с ней было связано множество других воспоминаний. Никто из нас не хотел уступать. Тогда мы взяли шапку, бросили туда бумажки с нашими именами и стали тянуть жребий. Я оказался самым счастливым.
Молчание. Корбье продолжает:
— С тех пор я купил немало картин. Если верить знатокам, есть даже несколько очень ценных полотен. Но Милле мне дороже всех.
Мерсье озадаченно оглядывает голые стены. Кроме Милле — ни одной картины. Только большие светлые пятна в тех местах, где они когда-то висели.
Умоляющие жесты Лоретты объясняют ему все. Он вспоминает, что уже как-то слышал подобную историю. В ней тоже шла речь о слепом, воображавшем себя обладателем многих ценностей, которые его близкие вынуждены были продать.
Чтобы прекратить ставшее невыносимым молчание, он обращается к Корбье:
— Вызовите, пожалуйста, судно... Надо узнать, что там нового.
Бригадира внезапно разбудил пронзительный телефонный звонок. Спросонья он долго не может понять, что говорит ему инженер с шахты Титюи. Наконец лицо его проясняется. Оказывается, речь идет не о нарушении порядка, просто хотят навести справку.
— Нет, господин инженер, жена Луазо еще не родила. Откуда я знаю? Да потому, что отсюда слышно, как она кричит. Нет, господин инженер, не думаю, чтобы она сейчас рожала... Откуда я знаю? Она еще недостаточно громко кричит. У меня трое детей. Хорошо, господин инженер, немедленно дам знать.
Лаланд вешает трубку и улыбается. Луазо тоже улыбается во весь рот. Смеется Дорзит, смеется Ван Рильст, обнажив свои пожелтевшие от табака зубы.
Из приемника раздается голос полицейского радиотехника:
— Свяжитесь снова с «Марией Соренсен».
Кот проснулся. Медленно потягивается, трется о ножку дивана.
В дверь стучат.
— Войдите, — кричит Ларсен.
Появляется высокий рыбак. Он бледен. Капитану и Олафу все понятно с первого взгляда: Конрад тоже заболел. На одежде видны следы недавней рвоты.
— Расстегни пояс.
Больной показывает вздувшийся, покрытый пятнами живот. На бедре — характерная опухоль.
— Садись.
Конрад опускается на стул. Кажется, что он бледнеет на глазах. Взгляд пустой, ничего не выражающий. Грязное полотенце, обернутое вокруг головы, развязалось и упало, но он не замечает этого.
— Тебе больно?
Капитан надавливает пальцем пятна на животе матроса. Больной не реагирует.
— Не больно.
— Пить, — просит Конрад.
