— Бешполежно… — Эрот глотнул и задумчиво покачал головой. — Вот если бы он её на плече нёс, как барана — тогда можно бы. А так медный панцирь благородного бога надёжно экранирует его жертву.
— Жертву? — переспросил Демодок. — Зачем же стрелять в жертву?
— А в кого? — удивился Эрот.
— В Арея, конечно! Пусть он почувствует к ней любовь и… ну, там… нежность, что ли. Уважение, в конце концов!
— Он её и так любит, — Эрот заморгал. — Видно же!
— Это вы называете любовью? — горько произнёс Демодок.
— Так ведь похитил! — проникновенно сказал Эрот. — Значит воспылал. Страстью…
— Да… — Демодок сокрушённо покивал. — Да, конечно. Я всё забываю, что вы не люди. Вы боги. Ни ума, ни фантазии — сплошное могущество.
— Так я пошёл? — вопросил Эрот.
— Нет, погоди! Понимаешь… — Демодок замялся. — Ведь она-то к нему не пылает, понимаешь? А этот уголовник её всё равно изнасилует…
— Связь без взаимности греховна, — важно согласился Эрот.
— Вот я и говорю!.. — Арей уже преодолел половину расстояния до рощи, времени почти не оставалось, но Демодок задал-таки ещё один вопрос. Он давно собирался задать его Эроту, да всё не представлялось удобного случая. — Чем у тебя начинены стрелы? — спросил он как можно небрежнее.
— Любовью, — самоуверенно изрек Эрот.
Демодок бешено глянул на него, но сдержался и отвёл взор.
— Любовью, — бормотнул он сквозь зубы. — Ампула с «амбасексом» — и вся любовь.
— Что?
— Так, ничего… — Всё-таки надо было решаться, и Демодок решился. — Стреляй в жертву! — приказал он.
— Так ведь броня экранирует, — напомнил Эрот. — Двойная: наспинная и нагрудная. Вот если бы он её на плече нёс, или повернулся бы…
— Разговорчики в строю! — прервал его Демодок. Схватил юного бога за шкирку, прыгнул, и они приземлились в роще.
Арей приближался к ним большими скачками, крепко прижимая к груди добычу. Богиня визжала и дёргалась, лохмотья белой туники развевались по ветру.
— Огонь! — снова скомандовал Демодок.
Эрот послушно выдернул из колчана стрелу, наложил её на тетиву и поднял свой золотой лук, тщательно целясь. Но, так и не выстрелив, опустил оружие.
— Это же мама… — проговорил он, растерянно глядя на Демодока.
— Ну и что, что мама? Думаешь, твоей маме будет лучше, если ты не выстрелишь?
— Хуже, — покорно согласился Эрот, продолжая смотреть на певца своими ясными голубыми глазами. — Но в маму я стрелять не могу… Она мне потом всыплет, — добавил он, подумав.
— А, ч-чёрт! — сказал Демодок, выхватил у него лук и встал во весь рост. Арей со своей орущей и брыкающейся ношей был уже шагах в двадцати — промахнуться почти невозможно. Демодок вскинул оружие и резко натянул тетиву…
Звук лопнувшей струны ошеломил его, но не сразу проник в сознание. Некоторое время он ещё видел. Он успел увидеть, как стрела блеснула на солнце и растворилась в цели. Успел увидеть, как в последний раз дёрнулась Афродита; как её кулачки, отчаянно молотившие по оскаленному лицу Арея, вдруг замерли, разжались, и она стала нежно гладить это лицо; как сам Арей споткнулся и побежал медленнее. Успел удивиться изменившемуся лицу вояки: откуда-то появился в нём проблеск мысли и — чёрт побери! — нежности к этой женщине, к этой хрупкой игрушке, которую он было похитил на время, но уж теперь не намерен был отдавать никому и никогда. И ещё Демодок успел понять, что стрела Эрота пронзила сердца обоих — значит, врал пацан про броню (а, может, и не врал: ведь оттуда, с вершины Олимпа, Афродиту заслоняла двойная броня — наспинная и нагрудная; стрелять же в Арея было, по словам Эрота, просто не нужно — «и так любит»)…
А потом звук лопнувшей струны дошёл наконец до его сознания, и он понял, что здесь, на земле, этот звук может означать только одно: что струна лопнула. И, действительно, нащупал обрывки струны на своей лире. Струны, а не тетивы. На деревянной лире, а не на золотом луке.
«Какой позор!» — мельком подумал он, но эту малоприятную мысль тут же заслонила другая, совсем уже неприятная: «Что я им тут наплёл?» Он знал, что в принципе, с глобальной точки зрения, нет ничего страшного в том, что он им тут наплёл. За годы и годы Демодок основательно изучил психологию эллинов и знал, что потом (потом-потом, через много пересказов) греки всё перепутают в его песне, переиначат и поменяют местами. И окажется, что сначала был выстрел Эрота, нечаянно (конечно же, нечаянно!) поразивший его пенорождённую маму, а уже после выстрела — похищение… Но ведь это будет потом, через много лет, а сейчас-то ему как выкарабкиваться? И ещё дурацкий разговор с сорванцом — хорошо, если греки его просто не поняли.
Демодок с усилием поднял голову и прислушался. Да. Греки, слава богам, просто не поняли его разговора с Эротом. Они настороженно молчали и ждали продолжения песни.
Демодок, тоже молча, принял из предупредительных рук Понтоноя свою суму, торопливо нашарил в ней комплект запасных струн, размотал, отделил нужную, сел и поставил инструмент на землю, зажав его коленями. На ощупь натягивая новую струну на место оборванной, певец лихорадочно прикидывал варианты, ни один из которых — он уже давно это понял — всё равно не осуществится. Здесь ничего нельзя придумать заранее. Здесь надо просто петь. Видеть то, что поёшь, и — петь. И будь, что будет.
Глава 2. Любовь — не драчка
Гефест уже извёл на невидимую проволоку весь наличный запас дефицитного в медном веке железа, аккуратно развесил мотки по стенам и теперь бесцельно хромал по кузнице, явно не зная, что дальше делать с этим полуфабрикатом и на кой Демодок он вообще понадобился. Проходя мимо, заглянул в глубокую нишу, где третий десяток лет пылился в небрежении его механический слуга. Правый (рубиновый) глаз чудища выжидательно загорелся, массивная голова со скрипом повернулась навстречу хозяину. Молча постояв перед бесполезным болваном, Гефест уныло отвесил ему щелбана в золотой, с выщерблинами от гвоздей, лоб и захромал дальше. Сняв со стены один из мотков, нащупал конец невидимой нити, намотал на палец и дёрнул. Удовлетворённо хмыкнул и дёрнул ещё раз — посильнее. Нить тоненько взвизгнула, но не поддалась.
— Силки для Артемиды? — пробормотал Гефест и с сомнением покачал головой. — Вряд ли. Не собирается же она разом переловить всю дичь у себя в лесах…
— Сети, — вполголоса подсказал Демодок, и Гефест медленно повернулся к нему.
— Железные сети? — переспросил бог.
— Вот именно, — всё так же вполголоса подтвердил певец. — И поторопись, дружище: скоро они тебе понадобятся.
— Мне? — снова переспросил Гефест. — Зачем? — Но Демодок уже тронул струну, и мастер заторопился, один за другим срывая со стен мотки и нанизывая их на медный прут. — Мог бы и сразу сказать… — недовольно пробурчал он, отыскивая в груде инструментов на полу вязальные крючья.
— Да нет, не мог, — виновато возразил певец, задавая басовой струной ритм новой работе бога. — сначала я тоже не знал, зачем тебе эта нить, а потом у меня порвалась струна. Вот и пришлось тебе немного побездельничать.
— Ну-ну… — буркнул Гефест. — Сама порвалась? — Он искоса глянул на Демодока, но тот сделал вид, что не расслышал вопрос. — А потом окажется, что всё это я придумал! — Гефест раздраженно кивнул на уголок сети, уже возникающей из-под его пальцев (лишь узелки слабо поблескивали в отсветах горна). — Не Демодок придумал, а я… — он обиженно замолчал и с шумом поддёрнул железные нити.
