Он едва взглянул в мою сторону.
— Делай, что хочешь. Какая разница, будет она возражать или нет?
Расценив этот странный ответ как разрешение, я подошла к окну и, наугад вытащив одну из картин, повернула ее к свету.
Она сразу же захватила мое внимание, точно так же, как та, которую я видела в нью-йоркской галерее Гленна. Уже знакомый мне псевдо-примитивный стиль сочетался с техникой, достойной первоклассного мастера.
Гленда Чандлер изобразила на картине озеро Серых камней в зимний сезон. Жуткая ночная сцена освещалась только отблесками сплошного снежного ковра, покрывающего озеро, и туманной дымкой, поднимающейся к дальнему холму позади низких черных елей. Это были не высокие голубые ели — величественные деревья, чей облик всегда напоминал о Рождестве, — а какие-то нескладные, худосочные, уродливые карлики. Но, как бы то ни было, все это служило лишь фоном для драматической сцены, развернувшейся на одном из берегов озера.
Яркое пламя стремительно поднималось ввысь, разбрасывая искры и отражаясь на снегу бледным желтым отблеском. Его жадные красные и оранжевые языки лизали длинное строение, охваченное огнем. Гленда изобразила пожар в гостинице «Серые камни», смакуя всевозможные ужасные детали.
На берегу перед домом суматошно бегали крошечные фигурки, выплескивая ведра воды во всепожирающий костер. Пожарная машина из города только что прибыла, и крошечный пожарник, спрыгнув с грузовика, начал разматывать рукав, но было совершенно ясно, что здание не спасти. В одном из окон, куда подбирались коварные языки пламени, была изображена женщина в белом платье. Она стояла, протянув руки и заливаясь слезами, за стеклянной рамой, которую, видимо, не смогла открыть. Темноволосый мужчина в безмолвном отчаянии смотрел на нее снизу. Комнату позади женщины заливал красный цвет, и не было никаких сомнений в том, что ей не спастись. Ужас этой сцены был передан с редкостным реализмом.
По-видимому, у меня вырвалось какое-то восклицание, потому что Гленн оставил свои резцы и подошел взглянуть на картину, которую я разглядывала. Он взял раму из моих рук и, не отрывая от нее глаз, поставил на мольберт, где освещение было лучше.
— Какая прекрасная работа! Я еще не видел ее. С каждым годом Гленда пишет все лучше!
Он говорил с таким искренним восхищением, что я с удивлением посмотрела на него.
— Но она ужасна! — воскликнула я. — Неважно, насколько хорошо она выполнена — эта картина просто чудовищна!
— Ерунда! Художник имеет право выбирать любую тему. Ты думаешь, подобная сцена не может произойти в действительности? — В его словах содержалась отповедь дилетанту, не разбирающемуся в искусстве, и в то же время звучала гордость профессионала. — Я разделяю чувства, которые Гленда вложила в эту картину, потому что и сам нередко испытываю такие же. Тебе трудно это понять, моя невинная малышка! Она выразила свое отношение к этой отвратительной гостинице в конце озера и к людям, которые разрушают Серые камни. Женщина в окне — это, разумеется, Пандора. Она несет ответственность за все происходящее. А мужчина внизу, который понимает, что не может ее спасти — Трент Макинтайр. Это прекрасная картина, поверь. Она отражает наше с Глендой отношение к семье Макинтайр.
Близнецы идентичны, вспомнились мне слова Наоми, и я с ужасом посмотрела на мужа. Увидев выражение моего лица, он расхохотался, но я быстро отвернулась и бросилась по направлению к лестнице, пытаясь сбежать, как в тот вечер в художественной галерее Нью-Йорка. Все мои намерения стать такой, как он хочет, улетучились.
Но Гленн догнал меня, обнял и прижал к себе.
— Моя бедная испуганная девочка! Тебе кажется, что ты попала в змеиное гнездо. Но не все так плохо. Для Гленды работа — это своеобразная терапия. Рисуя такие картины, она выплескивает всю свою враждебность, и таким образом избавляется от потребности сжечь Пандору живьем, потому что уже сделала это на холсте. Кстати, если бы у этой женщины в окне была хоть крупица разума, она разбила бы стекло и спрыгнула на землю. Здание гостиницы совсем не такое высокое.
Я отвернулась, потому что была не в состоянии посмотреть ему в лицо.
— А ты тоже можешь писать такие картины?
— Я вообще не могу писать. Но если ты хочешь знать, могу ли я создать нечто подобное в камне, то я отвечу тебе «нет». Мы с Глендой одинаково относимся ко всему, что связано с озером, но по-разному решаем для себя эту проблему. Если бы я захотел предпринять что-то против Макинтайров, то выбрал бы более действенное средство.
Мне не хотелось думать о Макинтайрах. Я хотела забросить Трента в такие глубины памяти, откуда его было бы не так просто извлечь. Я прижалась лицом к щеке Гленна, чтобы не видеть блеск в его глазах, вызванный восхищением работой сестры.
— Твоя тетя сказала, что вы — двойники, — прошептала я.
— Во всем, кроме, пожалуй, одного. Я не имею в виду то, что я мужчина, а она женщина. Разница в другом: Гленда одержима, а я нет. Радуйся этому, Дина, любовь моя, и не надо так меня бояться.
Он приподнял мой подбородок и поцеловал меня. Я немного успокоилась, хотя образ Гленды Чандлер постепенно приобретал неясные, но устрашающе огромные и темные очертания. Как я смогу бороться с тем, чего не понимаю?
— Иди сюда, — сказал Гленн и потянул меня на свою сторону мансарды. Прикосновение его теплых пальцев уводило меня от кошмаров. — Я покажу тебе кое-что и объясню, что собираюсь делать. Я хочу, чтобы ты все поняла, прежде чем мы начнем работу.
Он пододвинул к себе крепкий вращающийся стол, крышка которого способна была выдержать вес каменной глыбы. Что-то уже лежало на нем, накрытое тканью. Гленн одним движением сдернул покрывало, и я увидела кусок алебастра, о котором он говорил мне еще в Нью-Йорке. Он был зафиксирован в деревянной раме и прикреплен к крышке стола, готовый к работе.
Глыба на первый взгляд казалась огромной, но когда я представила себе, скольких слоев она лишится, прежде чем приобретет очертания женской головки, то поняла, что в конечном итоге скульптура не будет такой уж большой. Материал действительно был прекрасным: чистым, прозрачно-белым, словно кусок льда, он, казалось, светился изнутри, и заглянув в его мерцающие глубины, можно было заметить слабый оттенок зеленого цвета.
— Какое чудо! — восхищенно воскликнула я.
Гленн довольно улыбнулся.
— Я понял это, как только увидел его, принес домой в «Высокие башни» и все это время ждал подходящего момента. Но я собираюсь приступать к работе над алебастром без предварительного макета. Это будет пробный эскиз твоей головки, выполненный из глины, который даст мне возможность определить, как будет выглядеть окончательный вариант. Работать с камнем нужно в последнюю очередь, поскольку тогда уже не будет возможности исправить серьезные ошибки.
Я не смогла удержаться от того, чтобы не дотронуться до холодной гладкой поверхности. Она еще не была отполирована, но уже сейчас слегка поблескивала.
— Мне всегда казалось странным, что камень так притягивает к себе скульпторов, — заметила я. — Но теперь я поняла, как прекрасен этот грубый на вид материал.
— Алебастр — замечательный материал, — кивнул Гленн. — С ним приятно работать, но он требует большей осторожности, чем, например, мрамор, потому что, если резец соскользнет, работа может быть непоправимо испорчена. Впрочем, на этот раз я не боюсь трудностей. У меня есть мастерство, а ты рождаешь во мне вдохновение. Создание макета — дело довольно скучное, но необходимое. — Делясь со мной всеми тонкостями своей работы, он все больше воодушевлялся. — Знаешь, чем сильнее риск испортить скульптуру, тем большее удовлетворение испытываешь после ее завершения. Я не раз начинал работать с камнем, но до сих пор результаты были самыми заурядными. Теперь все будет по-другому. Наверное, что-то особенное происходит в душе художника, потому что он всегда знает, когда готов создать настоящее произведение искусства.
Блеск в глазах Гленна внушал надежду. Из этого камня должно получиться именно то, что он хочет. И если каким-то образом я смогу помочь мужу, то должна это сделать. И не только в качестве модели, но и
