тебя нет рукописей, твой талант под сомнением, жалкий твой талант, да у тебя нет никакого таланта, и хватит врать себе изо дня в день, ведь ты знаешь, что твоя «Собачка» — дрянь и всегда будет дрянью.
И вот ты идешь по Банкер-Хиллу и грозишь небесам кулаком, и я знаю, о чем ты думаешь, Бандини. Эти мысли ты унаследовал от отца, и теперь они хлещут тебя по спине и распаляют твой мозг, и эти мысли о том, что ты не виноват. Не виноват, что родился бедным, что сын нищих крестьян, что скитаешься, что сбежал от бедности из родного города в Колорадо в надежде написать книгу и разбогатеть, ведь те, кто ненавидел тебя в Колорадо, будут относиться к тебе по-другому, если ты напишешь книгу. Ты трус, Бандини, ты предал свою душу, ничтожный лгун, перед ликом Христа, проливающего слезы. Вот поэтому ты и пишешь, и лучше бы тебе умереть.
Да, все это сущая правда, но… я видел дома в Бел-Аире с зелеными лужайками и прохладными бассейнами. Я хотел обладать женщинами, одни туфельки которых стоили больше, чем все барахло нашего семейства. Я заглядывал в окна гольф-клубов на Шестой улице и сгорал от желания ворваться туда. Я тосковал о приличном галстуке, как праведник об индульгенции. Я восхищался шляпами в «Робинсоне» так же, как критики сходили с ума по Микеланджело.
Я спускаюсь по Энжелс-Флайт к Хилл-стрит — сто сорок ступеней. Кулаки сжаты, никого не боюсь, лишь опасаюсь тоннеля на Третьей, не могу пройти сквозь него — клаустрофобия. Еще не переношу высоты, крови и землетрясений. А в остальном вполне бесстрашный. Вообще-то, еще смерти боюсь и громко смеяться в толпе, аппендицита боюсь и сердечного приступа. Мне даже страшно просто взять часы и, нащупав яремную вену, сосчитать удары сердца, тем более слушать таинственное мурлыканье и ворчанье его желудочка. А в остальном вполне бесстрашный.
Есть денежная идея: место действия — эти ступени, внизу город, до звезд рукой подать, парень встречает девушку своей мечты — отличная завязка, крупные деньги. Девушка живет вон в том сером доме, парень — бродяга. Парень — это я. Девушка голодает. Богатая девушка из Пасадены ненавидит деньги. Она намеренно покинула Пасадену с ее тоской и миллионами. Восхитительная девушка, богиня. Великая история, патологический конфликт. У девушки на деньги развилась фобия — фрейдистская завязка. Еще один парень любит девушку, он богат. Я беден. Мы встречаемся. Я уничтожаю соперника саркастическим остроумием, затем укладываю на кулаках. Девушка сражена, она западает на меня. Предлагает мне все свои миллионы. Я женюсь на ней при условии, что она останется бедной. Соглашается. Но финал счастливый: девушка обманывает меня — в день свадьбы ей перепадает огромный траст-фонд, по завещанию. Я возмущен, но прощаю ее. Причина — я люблю ее. Отличная идея, но есть неувязочка: история принадлежит «Колеру».
Дорогая матушка, спасибо за перевод. Агент сообщил о продаже еще одного рассказа, на этот раз в солидный лондонский журнал, но, очевидно, они не выплачивают гонорары до публикации, так что ваше небольшое вспоможение весьма кстати и пойдет на первостепенные нужды.
Я посетил стриптиз-шоу. Взял самое лучшее место — доллар и десять центов — в нижнем ряду среди дружного хора из сорока протертых сидений. Однажды все это будет только для меня: личная яхта и круиз по Южному морю. В теплый полдень они будут танцевать на залитой солнцем палубе. Пусть себе танцуют, потому что я буду пользовать только прекрасных дам, отобранных из сливок общества, они будут соперничать за право познать радости моей каюты. Так что все хорошо, это опыт, я здесь не без основания, эти моменты перетекут на страницы — изнанка жизни.
И вот под оглушительный взрыв топота и свиста появилась Лола Линтон, скользя по сцене словно атласная змея, ее сладострастие обволакивало и грабило мое тело, а когда она закончила, у меня зубы ломило от напряжения стиснутых челюстей, и я ненавидел этих грязных примитивных свиней вокруг себя, которые бесцеремонно выплескивали свою тошнотворную радость, принадлежащую только мне.
Если мама продала страховые полисы, значит, дела у папаши идут туго и я не должен быть здесь. Еще ребенком, разглядывая Лолу Линтон на афишах, я приходил в яростное нетерпение от неповоротливого времени и медленно протекающего детства, я жаждал вот этого самого момента, и вот я здесь и ничего не изменилось, я не заполучил ни одну Лолу Линтон и все потому, что воображал-то я себя богатым, а я бедный.
Шоу закончилось. Мэйн-стрит, полночь: неоновые лампы и легкий туман, притоны и ночные кинотеатры. Магазины «секонд-хэнд» и филиппинские тацзалы, пятнадцатицентовые коктейли, непрерывная череда развлечений, но все это я уже пробовал, много раз, потратив кучу денег, денег, приходящих из Колорадо. И все это делало меня еще более удрученным, как измученного жаждой человека, которому суют пустую чашу. Я шел дальше, в мексиканский квартал, ощущая в себе болезнь, но не чувствуя никакой боли. Здесь была церковь Девы Марии, очень старая, кирпич почернел с годами. По причине сентиментальности я зайду внутрь. Исключительно благодаря сентиментальности. Я не читал Ленина, но я слышал его изречение: религия — это опиум для народа. Что касается меня, я атеист: я читал «Антихристианина» и считаю, что это отличное произведение. Я верю в переоценку ценностей, господа. Церковь — это прибежище для болванов, олухов, прохвостов и всей этой шайки Бирмингемских шарлатанов.
Я толкнул огромную дверь, и она, издав легкий вскрик, подобный плачу, открылась. Верх алтаря излучал кроваво-красный свет, отбрасывая кармазинные тени на безмолвие почти двух тысячелетий. Церковь походила на обитель смерти, но вместе с тем мне чудились крики младенцев на крестинах. Я преклонил колена. Это привычка — плюхаться на колени. Я сел. Но преклоненным оказалось быть лучше, острая боль в коленях отвлекала от ужасного безмолвия царившего вокруг. Молитва. Всего лишь одна молитва в дань сентиментальности. «Всемогущий Господь, мне жаль, что я атеист, но Вы читали Ницше? Ах, какая книга! Всемогущий Господь, я буду играть в открытую. Я предлагаю Вам сделку. Сделайте меня великим писателем, и я вернусь в лоно церкви. И, пожалуйста, дорогой Господь, еще одно одолжение: сделайте мою матушку счастливой. Я не прошу за старика, у него есть вино и здоровье, чтобы постоянно хлебать его, но вот матушка, она так страдает. Аминь».
Я затворил за собой плаксивую дверь и остановился на ступенях паперти. Туман был повсюду, словно развалившееся огромное белое животное. Пейзаж напомнил мне площадь перед зданием суда у меня на родине, занесенную снегом и застывшую в белой тишине. Но звуки города просочились сквозь молочную толщу, и я услышал приближающийся цокот каблучков. Появилась девушка. Она была в зеленом пальто, ее лицо обрамлял зеленый шарфик, завязанный под подбородком.
На ступенях стоял Бандини.
— Привет, мой сладкий, — сказала девчонка, улыбаясь так, что можно было подумать, будто Бандини ее муж или любовник. — Не желаешь хорошо провести время?
Крутой любовник, дерзкий и наглый Бандини:
— Не-е, — ответил он. — Спасибо. Не сегодня.
И поспешил удалиться, оставляя девушку, бросающую ему вслед какие-то слова, которые он и не расслышал в своем бегстве. Он прошел полквартала. В общем-то, он был доволен. В конечном счете, она первая обратилась к нему. Значит, она идентифицировала его как мужчину. От явного удовольствия он стал высвистывать мелодию. Светский человек приобретает универсальный опыт. Знаменитый писатель ведет ночную беседу с уличной женщиной. Артуро Бандини, известный романист, поверяет свой опыт общения с лос-анджелесской проституткой. Критики провозглашают — книга превосходна.
Бандини (из интервью перед отъездом в Швецию): «Мой совет всем молодым авторам предельно прост. Я бы предостерег их от одного — никогда не чурайтесь новых впечатлений. Будьте открыты для всей жизни, смело вступайте с ней в схватку, атакуйте ее с голыми кулаками».
Репортер: «Мистер Бандини, как вы пришли к идее написать книгу, за которую вас удостоили Нобелевской премии?»
Бандини: «Книга основана на реальных событиях, которые произошли со мной одной ночью в Лос- Анджелесе. Каждое слово в этой книге — правда. Я прожил эту книгу, я все это испытал».
Хватит. Все это уже было. Я развернулся и пошел обратно к церкви. Непроглядный туман. Девушки там не оказалось. Я двинул дальше: возможно, удастся догнать. Увидел на углу. Она стояла и разговаривала с рослым мексиканцем. Болтая, они перешли улицу и вышли на Площадь. Я последовал за ними. Черт, мексиканец! Такая женщина должна выставлять заслон для цветных. Я ненавидел его — латинос, бык. Они шли под банановыми пальмами, и шаги их отзывались эхом в тумане. Мексиканец рассмеялся. Затем расхохоталась девушка. Они прошли Площадь и свернули в переулок, который вел в Китайский квартал.
