Моника Фет
Сборщик клубники
Глава 1
Это был один из тех дней, когда кажется, что жара имеет запах. Кожа обгорает докрасна. При малейшем движении из всех пор проступает пот. В такие дни он бывал капризным и раздраженным, и лучше было его не злить.
Все уже к этому привыкли. И старались не привлекать его внимания. С ним не заговаривали, даже переходили на шепот, когда он приближался. Он не понимал, отчего некоторым необходимо постоянно болтать. На его взгляд, они делали это лишь бы попусту говорить глупости. Еще в детстве он научился отключаться от подобных собеседников. Его забавляло то, как беззвучно шевелятся их губы, точно у рыбы, выброшенной на берег.
Раньше, бывало, его за это поколачивали. Но теперь никто не замечал. Люди столь же жалки и глупы, как и их слова.
Через час он сделает перерыв на обед. Быстро поест и вернется к работе. Он знал, куда заведет его это беспокойное чувство, если не отвлечься. И что бывает, когда руки начинают дрожать. Вот как теперь.
О боже! Он с трудом подавил стон. Две едва знакомые женщины обернулись к нему. А он в ответ мрачно уставился на них. Они мгновенно потупились и отвернулись.
В небе неподвижно стояло раскаленное солнце.
«Выжги эти мысли из моего тела, — взмолился он, — прошу тебя! И эти чувства».
Но солнце оставалось глухим к его мольбам. Да и не во власти солнца было исполнить его желания.
Юная, прекрасная и невинная. Невинная — вот что самое главное.
Его персональная фея.
В открытое окно машины жарко пахнуло клубникой. В этом году жара наступила слишком рано. Моя юбка липла к коленям, капли пота стекали со лба. Как бы я ни любила свой старый «рено», но в такие дни мне страстно хотелось поменять его на новую машину с кондиционером.
За поворотом дороги я увидела сборщиков клубники — яркие пятна на широком зеленом поле, — которые медленно ползли по междурядьям, согнувшись и таща за собой деревянные ящики с ягодами. Под солнцем все они загорели дочерна. Это были сезонные рабочие из Польши или еще откуда-то. Некоторые приехали из отдаленных уголков Германии. Ежегодное нашествие. Местные жители относились к ним с опаской, запирали от них окна и двери. Вечерами чужаки — мужчины, женщины, дети — собирались у колодца в центре деревни, чтобы выпить, покурить, поболтать и посмеяться. Они держались своей компании, с местными не здоровались и даже не улыбались при встрече. Все было как в поговорке — что посеешь, то и пожнешь. Здешние жители не доверяли пришлым людям, и те в ответ выказывали им холодное равнодушие.
Проехав по длинной подъездной дороге, я остановила машину у дома. Под шинами заскрипел гравий. Ну, как в кино, подумала я, такого не бывает. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Может, это сон?
Вблизи дома отчетливо чувствовался запах денег, вложенных в каждую мелочь. Дом когда-то был мельницей, которую затем тщательно и задорого отреставрировали. Архитектор ухитрился задействовать в дизайне даже старый ручей, вертевший прежде мельничное колесо, — заключил его в узкий желоб, проложенный через холл. Солнце освещало двухсотлетние стены красного кирпича, блестело на гравии, отражалось в стеклах пристройки, похожей на сооружение из научно-фантастического романа. Родительский дом. Каждый раз, когда я приезжаю сюда, у меня дух захватывает от красоты.
Открыв дверь, я вошла в дом. В холле меня встретили блаженная прохлада и наш кот Эдгар, названный моей матерью в честь ее любимого писателя Эдгара Аллана По. Я взяла кота на руки и погладила, отчего на пол медленно спланировали клочья его шерсти. Я поспешно отпустила его. Кот отряхнулся и направился к лестнице, ведущей наверх, а я пошла следом.
Интерьеры дома поражали своей роскошью и изысканностью. Видно было, что их создатель знал, что делал. В лучах полуденного солнца, проникавших в холл сквозь высокие окна, мягко светилось дерево лестницы. Пальмовые стулья и пол террацо навевали мысли об Италии, а беленые стены и круглые, как в монастыре, оконные ниши усиливали это ощущение.
Лестница была сама по себе произведением искусства. Ступени, казалось, парят в воздухе. Плотник, изготовивший их, был знаменит умением добиваться максимального эффекта, используя минимум материала. Все здесь было выполнено согласно этому принципу — каждая комната и каждый предмет мебели. Притом моя мать выбирала все самое лучшее и дорогое. Она могла себе это позволить.
Эдгар тем временем добрался до верхней площадки и, громко мурлыча, пошел по верхней галерее. Он знал, что я прежде всего поздороваюсь с матерью. Из ее комнаты не доносилось ни звука. Спит, наверное. Я осторожно открыла дверь.
Мать, в очках для чтения, сидела за столом перед стопкой бумаг.
— Ютта! Вот так сюрприз! — воскликнула она с улыбкой, увидев меня.
Моя мать — писательница. Она пишет детективы, и весьма неплохие. С тех пор как она отреклась от «настоящей литературы», как называет это моя бабушка, дела ее пошли в гору. Ее книги расхватывают, как горячие пирожки. Их перевели на двадцать или больше языков, а кинокомпании дерутся за права на экранизацию.
— Присядь. Я заканчиваю.
Мою мать можно отвлекать от дел в любое время, если только она не записывает ценную идею и не обдумывает сюжетный поворот. Слова значат для нее больше, чем я, и мне пришлось смириться с таким положением вещей и не обращать внимания.
Эдгар уже прыгнул на диван и ждал меня. Едва я уселась, он свернулся у меня на коленях, прикрыл глаза и заурчал, вгоняя когти мне в бедро.
Я помню, какова была наша жизнь, когда мать еще не стала модной писательницей. Мы жили в городе Брёль, в доме с соседями. Палисадники напоминали ухоженное семейное кладбище — вечнозеленая изгородь, рододендроны и многолетние цветы. По камням журчал ручеек, стекая в пруд с лилиями, где обитало несколько толстых золотых рыбок.
На первом этаже, за окнами, овитыми плющом, находился офис отца. Справа от входной двери сияла начищенная до блеска медная табличка: «Тео Вейнгартнер. Консультант по финансовым вопросам». Многие клиентки заглядывали в эту табличку, как в зеркало, чтобы проверить, в порядке ли макияж, и лишь затем звонили.
Два раза в неделю приходила домработница, раз в месяц — мойщик окон. А мать все писала и писала. После кабинета на втором этаже ее любимым местом был сад — похожий на картинку в модном журнале по садоводству, — где были соблюдены идеальные пропорции между ухоженными клумбами и дикими уголками, — как раз так и учат в журналах. С классом писателей мою мать роднила любовь к копанию в саду. Возможно, она предпочла бы иногда обсудить какую-нибудь проблему с отцом, чем закапывать ее в землю или подвязывать к дугам, но для этого ей не хватало слов, которые она так щедро расходовала на бумаге. Профессию матери отец называл писаниной, а ее саму — писакой. Пусть он шутливо усмехался при этом, на самом деле он просто не мог принудить себя произнести «писатель» или «автор», поскольку это означало бы, что он воспринимает занятие матери всерьез. Так он и валял дурака, хотя она начала давать интервью по телевизору, а к нам в дом зачастили журналисты. И лишь ее гонорары вызывали у отца уважение. Их хватило на такие пустяки, как новый БМВ, ремонт в офисе отца, новый компьютер и оранжерея, о которой она давно мечтала.
Труды матери имели мало общего с нашей повседневной жизнью. Мы особо и не вникали. Порой она
