пахнет от них хорошо, как редко пахнет от цветных девушек.
И, друг, это чистая правда, одна из этих девушек, та, что покрасивее, смотрит на меня и говорит:
— Друг, это зулус! — и смеется, и я чувствую, что мне пора уносить ноги. Вы должны мне поверить, что эта девушка показалась мне слишком нахальной.
Джанни Гриква на это опять хихикает и говорит:
— Познакомься с Марией. Ты ей понравился.
И я думаю, что, должно быть, этот Джанни очень счастливый человек, потому что все время он весело так хихикает.
— Допивай и пошли со мной, — говорит он, и я повинуюсь.
Он уводит меня из комнаты, а Мария кричит мне вслед:
— Мальчик, я очень люблю черных!
И все четверо, которые танцуют, хохочут, как будто видят что-то смешное, и я оглядываюсь, чтобы показать им, что я сержусь, но они на меня не смотрят, потому что один из цветных парней взасос целует свою девушку.
Стало быть, я иду за Джанни Гриквой по лестнице вверх и все время мечтаю, что, может, удастся увидеть Нэнси, о которой я все время думаю. Но ее нигде не видно, потому что наверху много комнат, может, четыре, а может, пять, и двери у всех закрыты, и из-за одной двери слышно, как хихикают девушки. И я иду за Джанни Гриквой в самый конец коридора, и мы входим в крайнюю комнату.
— Это мой оффис, малыш, — говорит он, и мы садимся. Он за стол, я на стул. — А теперь потолкуем о деле, сынок, — говорит он, и лезет в ящик, и достает оттуда длинный коричневый конверт.
— Погоди, — говорю я. — Я видел эти картинки.
— Нет, сэр, — говорит он. — Только не эти.
— Послушай, — говорю я, и снова мне страшно, — я не хочу больше видеть таких картинок. И вообще, разве ты не знаешь, что цветным парням пить в общественных местах незаконно?
Должен сказать вам, он хихикает, как сумасшедший, и все говорит:
— Ты смешной, друг, ты очень смешной!
— Кажется, мне пора домой, — говорю я.
И он кончает хихикать.
— Лучше сначала взгляни на это, — говорит он и вытаскивает из конверта несколько снимков.
И, друг, у меня нет слов. Потому что на этих снимках — я. Да, сэр. Я. Я и эта женщина Нэнси, и мы оба совсем голые, — вы меня поняли? И, друг, я так перепуган, что боюсь шевельнуться, сижу и смотрю на снимки.
— Нравится, Джорджи? — спрашивает Джанни Гриква. — Как тебе это нравится, а? Друг, ты провел счастливую ночь, сынок. Ты был такой пьяный, что мог сделать все что угодно. Взгляни-ка на эти снимочки! И Нэнси говорит, что ты экстра-классный зулус. Малыш, ты ведь не был против того, что мы сделали эти снимочки. Ты был только рад. Да, сэр. Малыш, поверь, что я получу за каждую карточку по пять фунтов, потому что это отличный товар. Да, сэр. Так что видишь, Джорджи-малыш, у нас с тобой есть общее дело. Да, малыш!
И, друг, я молчу, но мне приятно слышать, что эта Нэнси считает меня экстра-классным зулусом, потому что, должен сказать вам, когда я смотрю на эти снимки, то вижу Нэнси, и она кажется мне экстраклассной зулуской, какая она и есть на самом деле.
— Так что, поговорим о деле, Джорджи?
— Нет, сэр, — отвечаю я. — У меня нет с тобой никакого дела. Да, сэр.
И тут дверь открывается и входит Фреда, девушка Джанни Гриквы, и дает ему фунтовую бумажку, и говорит:
— Вот. Он ушел.
— Молодчина, — говорит Джанни Гриква. — А теперь иди вниз и поухаживай за всеми парнями. Иди.
И она ничего не говорит и уходит, даже не взглянув на меня.
— Вот возьми, сынок, — говорит Джанни Гриква и протягивает мне один снимок.
— Нет, сэр, — говорю я. — Мне этого не нужно. Да, сэр.
— Да возьми же, Джорджи. На память. Да, сэр.
И он всовывает мне снимок в руку, и я беру его, сам не знаю зачем.
— Послушай, малыш, я должен тебе заплатить, друг, это факт. За эти снимки. Я дам тебе за них шесть фунтов, сынок. Четыре фунта сейчас и два, когда ты придешь сюда опять. Договорились?
— Нет, сэр, — говорю я. — Не надо мне этих денег. Нет, друг. Ты не имеешь права снимать меня, когда я пьяный. Ты не имеешь права.
— Послушай, малыш, — говорит он. — Ты сам хотел, чтобы тебя сняли. Ты меня сам об этом просил. Да, сэр. Ты был прекрасен той ночью. Просто прекрасен!
И он все время опять хихикает, и мне это очень не нравится, и он сует мне деньги в карман.
Мне нечего ему сказать, — понимаете? Потому что, друг, я, честное слово, ничего не помню об этой проклятой ночи и не могу сказать, что Джанни Гриква врет, потому что, хоть я и уверен, что он врет, но не могу ему этого сказать, — вы меня понимаете?
— Так вот, — говорит он, — слушай меня, Джорджи-малыш, и слушай внимательно. Ты мне нужен, сынок, потому что ты зулус, а зулусов трудно найти — понял? А эта Нэнси — шикарная девушка и не хочет знаться ни с кем, кроме зулуса, и ты, друг, и есть тот самый зулус. А за снимок с Нэнси европеец, может быть, даст пять фунтов. Ты понял? Так что, друг, ты мне нужен.
И я сижу и молчу, потому что, друг, мне нравится эта Нэнси, и я понимаю, что я ей тоже нравлюсь, потому что на снимке она на меня так смотрит, и я хочу вам сказать, что Джанни прав, когда говорит, что она шикарная девушка, потому что так оно и есть. Но я знаю, что нехорошо, когда с тебя делают такие карточки. Только не знаю, почему это нехорошо, — вы меня понимаете? Но все равно я знаю, что это нехорошо. И я думаю, что сказал бы мастер Абель, если бы узнал об этом. Он конечно бы рассердился.
— Хочешь выпить еще, Джорджи?
— Нет, сэр, — говорю я, — потому что, когда я пьяный, ты меня снимаешь, а я этого не хочу. Да, сэр!
А он только улыбается и кричит:
— Нэнси!
И, друг, я очень пугаюсь, потому что боюсь увидеть Нэнси после этих картинок, и я смотрю, в порядке ли мой костюм, а этот Джанни только хихикает.
И, может быть, сразу после его крика дверь открывается, и на пороге стоит Нэнси. Фу! Она похожа на прекрасную леди, потому что на ней белое платье с глубоким-глубоким вырезом, — вы меня поняли? И, друг, знаете, она такая стройная, такая милая. И она так приятно пахнет, и, друг, она — зулуска, и, друг, не знаю почему, но я без ума от этой Нэнси.
Я должен сразу признаться, что очень люблю девушек, и, друг, эта Нэнси — самая лучшая девушка из всех, которых я видел, и такая красивая, что в желудке что-то обрывается, как когда падаешь с высоты.
А она стоит на пороге и говорит:
— Здравствуй, большой мальчик!
И знаете что? В глотке у меня пересохло, и я не могу ничего сказать и только гляжу в пол. И я замечаю, что ногти у нее на ногах окрашены в красный цвет, это видно сквозь тесемочки сандалий, и от этого я люблю ее еще больше, потому что это красиво.
— Как поживаешь, большой мальчик? — спрашивает она, и ее голос снова как шепот, и, друг, я пропал, я говорю вам, пропал!
— Тебе она нравится, Джорджи? — спрашивает Джанни Гриква. — Тебе она нравится, а?
И, друг, я не знаю, что сказать от смущения.
— Я тебе нравлюсь, красавчик? — спрашивает Нэнси, и подходит ко мне, и берет меня за ухо.
— Конечно, ты ему нравишься, да, сэр, — говорит Джанни.
— Ну, красавчик, — говорит Нэнси, — скажи же, что я тебе нравлюсь, большой мальчик.
— Ты мне нравишься, — говорю я, и мой голос звучит так, как не мой голос.
— Порядок, Джорджи. Ты отличный парень. А теперь иди с Нэнси вниз, познакомься с ней как
