никогда не было такого взаимопонимания с родным отцом, как с Гошей. Осе до смерти не хотелось менять свое мнение о Данькином отчиме, умном, смелом и добром человеке, на противоположное. Не хотелось ему про Георгия плохо думать: получалось, что Гоша убил из-за страха разоблачения, а потом принялся за подтасовку улик, пытаясь подставить вместо себя другого человека. А еще — во всем повествовании опять ощущалась какая-то путаница, скрытая неправильность, и в ней-то и была разгадка. Георгий так же, как Павел, Зина, Зоя, Лариса, что-то скрывал. Что можно прятать, признаваясь в самом страшном — в убийстве? Может, все блеф?
Оказалось, что у Данилы схожее мнение. В ход опять пошли бумажки со схемками, списки алиби и улик, сопоставление показаний. Мозги у обоих работали с такой интенсивностью, что грозили вот-вот расплавиться. Даже в комнате температура поднялась, словно в котельной. Хрупкие, будто безе, осколочки понемногу слипались в нечто правдоподобное…
И вдруг в последнюю минуту все рухнуло, совершенно как в триллере длиной в 250 серий, который просто права не имеет заканчиваться преждевременным объяснением. Откуда-то снизу, из столовой, раздался трубный глас:
— Мальчики!!! Помогите передвинуть стол!!!
Сыщики посмотрели друг на друга безнадежным взглядом. Настрой был безвозвратно утерян, и Даня с Иосифом кротко направились в 'залу', на громоподобный зов.
По углам столовой крысой Чучундрой шныряла Лариска, вытирая пыль со столешниц и деревянных завитков. Наверное, в ней проснулась совесть, пусть и с некоторым опозданием. Выжившая жертва Алексиса решила разгрузить свою работящую сестру, хотя бы частично. Ося и Данила понадобились Ларисе в качестве грузчиков и группы моральной поддержки. Переставляя всякие резные финтифлюшки с места на место, приятели решили совместить неприятное с необходимым: расспросить второстепенную подозреваемую насчет кресла, которое зачем-то выставили из законного угла на середину спальни, а потом сослали на вечное поселение на чердак. Чашки с кофе и коньяком, приносимые Варваре дочуркой, можно было истолковать, как проявления нежной заботы, но чертово кресло… оно по-прежнему вызывало стойкие сомнения в невиновности Фрекен Бок. Лариса, не подозревая о своем шатком положении, на вопросы кузена и его приятеля отвечала охотно, даже не задумываясь — весь потенциал ее мышления поглощали труднодоступные углы. В них за прошедшую неделю скопились целые культурные пласты пыли.
— Кресло? Да, я его выдвинула. За ним Аделька описалась.
— Аделька… что?! — вскинулся Даня, уронив деревянного слоника и пару салфеточек.
— Напрудонила целую лужу, — безмятежно пояснила Лариса, не замечая его реакции, как, впрочем, и того факта, что Иосиф сидит на полу и хихикает, вытирая слезящиеся от смеха глаза пыльной тряпкой, — Мои бандитки вечно ее гоняют по дому, чтобы поймать и потискать. А кошка удирает что есть сил и прячется, где может. Аделька их боится до дрожи в хвосте. Мне, конечно, не уследить за дочками, хоть я и держу моих красотуль подальше от кошки. А маме не нравилось, как с ее любимым зверем обращаются. Еще больше не нравилось, как Аделька забивалась в разные углы, истошно там орала и регулярно писалась от страха, когда ее мои девки настигали. Ну, я в подмоченных закутках убирала потихоньку, — тараторила Лариска, ползая где-то под гигантским центральным столом и протирая столешницу снизу, — Так и с креслом проклятым получилось: праздник в разгаре, а в спальне — Тихий Вонючий океан. Пришлось рукава засучить, подол платьица подоткнуть, да и подтереть неароматную лужицу. Мне ужасно жаль… И я сперва даже подумала: маму специально стукнули, представляете! — Ларка хотела взмахнуть рукой, показывая всю меру своих заблуждений, но стукнулась локтем и зашипела от боли.
— А на чердак его тоже ты отнесла? — поинтересовался Ося, делая вид, что углублен в оттирание пятна на ножке стула, а вопрос задает приличия ради.
— Ой, оно вдруг стало таким страшным! Будто у него тоже есть душа, и очень недобрая, — всплеснула руками Лариска, предварительно вылезя на свет божий, — Понимаю, это шизофрения. Но меня можно простить. Знаете, ребята, ведь я маму обнаружила раньше Лидии. Просто зашла в спальню, а когда увидела: она лежит, лужа кровавая вокруг головы — тут все в комнате как-то сгустилось, дышать стало невозможно… И, главное, видела буквально за несколько минут до этого, как из маминой спальни Алексей вышел. Честно говоря, решила: он ее убил. Потом в морге узнала: мамина смерть — естественная. А до того была будто зомби, ног под собой не чуяла. Но все равно ощущение осталось: мы с Алексеем оба виноваты — я забыла мебелищу проклятую обратно задвинуть, он с матушкой до инсульта доругался. Ну, я-то невелика птица, а вот Алеша… У творческих личностей кожа тонкая. Мне хотелось, м-м-м, успокоить Алексея, но… Кажется, ошибалась я в нем: не такой уж он благородный и чувствительный. Вот полжизни и прожила как страус — башкой в песок. А кресла не жаль, у него вся обивка подрана, и шишки сверху уже отваливаются, ножки расшатались. Вот я и думаю…
Но парням было уже невмоготу дослушивать Фрекен Бок. Избежать продолжения беседы удалось, отговорившись мелкими, но неотложными делами по хозяйству.
— Ну что, 'а Ларчик просто открывался'? — хохотнул Ося, падая в кресло на веранде.
— Да, — бесстрастно согласился Даня, — все опять сходится на Гоше. Вот мы и проверили последнего подозреваемого, Лариска не матереубийца. Видимо, придется поверить Георгию. Я постараюсь со временем забыть, что именно он кокнул тетеньку. Правы были ведьмы в шекспировском 'Макбете': 'Зло есть добро, добро есть зло'.
— Послушай, да не убивайся ты так, — посоветовал Иосиф, сочувственно глядя на призадумавшегося друга, — Доверься ведьмам, они в таких вопросах мудрее любых правоведов. Пошли перекусим, а потом прогуляемся перед сном. Хватит забивать себе голову. Прах к праху, умно было сказано…
Они отправились на кухню, где застали Симочку за приготовлением многослойных бургеров. Данилина мама очень гордилась своим умением создавать из примитивных субпродуктов, хлеба и овощей настоящие произведения кулинарного искусства, наделенные изысканным вкусом и размерами с том Большой Советской энциклопедии. Болтая о том о сем с Серафимой, Ося вдруг наткнулся взглядом на приятеля, который стоял посреди кухни наподобие соляного столба. В Даниных глазах светилось безумие, а может быть, пророчество. Когда Иосиф осторожно ткнул Данилу пальцем, желая проверить, в сознании тот или в отключке, Даня медленно вытянул руку, аккуратно взял своего партнера-следователя за шкирку и поволок прочь из дома. Ося не успел даже пикнуть, протестуя против столь фамильярного обращения. Данила пер, словно ледокол, пролагая путь среди кустов к той самой беседке, в которой состоялось первое и последнее свидание Лариски с Алексисом. Достигнув претенциозной развалюхи, спрятанной в зарослях крапивы пополам с одичавшей малиной, Даня отпустил Оськин воротник и, уставившись в его лицо неподвижным взором, провозгласил:
— Я знаю, кто убил тетку! — после этого Данила осел на пол беседки прямо там, где стоял, будто резиновая кукла, из которой выпустили воздух, и простонал, — Лучше бы я не знал! Черт бы побрал наше любопытство идиотское!
— Даня, Даня, Даня! — засуетился Иосиф, похлопывая друга по щекам, встряхивая за плечи, помахивая перед его лицом ладонью, словно опахалом, — Да ты совсем ополоумел, старичок! Что еще ты мог узнать, от кого? Бутер, что ли, говорящий попался?
— Можно и так сказать, — выдохнул Данила и взял Осю за руку, — Заметил, как мама бутерброды готовит? А я первый раз в жизни на это внимание обратил. Она ведь почти все делает ЛЕВОЙ рукой. Это не Георгий левша, а моя мать. Я специально поставил Гоше капканчик: сказал, что удар нанесли левой рукой. А там ни про какой удар слева — ни словечка. Следы — на левой щеке, а на правой — ничего. Георгий сразу купился и соврал, что бил левой. Я и подивился: зачем ему вину на себя брать? Вот о чем надо было думать, а не стрелочки рисовать! Кого отчим мог прикрывать?
— Только Симу! — пораженно промолвил Иосиф, — Спасать тебя, обалдуя, или жену любимую — больше некого! Значит, убийство совершила Серафима? Но зачем? Ведь она любила сестру, ты сам говорил!
— А история с Гошиным фирмачем? — сосредоточенно спросил Даня, потирая лоб, — Варька Георгию припомнила случай времен ледникового периода и посулила все выложить сестре, как на духу. Что и сделала. Потому, что после Пашки и Алексиса к тетке не Георгий заявился, а мама. Утешать она ее отправилась, извиняться или доругиваться, мы уже не узнаем. Вавочке, небось, давно тошно было: дровосек так ее третирует — а у ее бестолковой сеструхи с мужем отношения идиллические. Типичная совдеповская натура: пусть мне хреново, но чтобы при этом соседи кайфовали! Она накинулась на мать.
