правой руки, а также сильным нервным потрясением был тогда же доставлен в городскую больницу. В приемном покое его никак не хотели оформлять, пока родственники не принесут из дома полотенце, простыню, наволочку, бинты, ка-кую-нибудь мазь (все равно какую, поскольку в больнице не было никакой), а также что-нибудь успокоительное, хотя бы капли валерианы.
— Ну и сами понимаете, — сказали супруге пострадавшего, когда она явилась, — питание у нас одноразовое, но продукты, конечно, ваши.
— Это все? — спросила супруга.
— Нет, — сказали в приемном покое. — Может еще понадобиться кровь, и мы вас тогда вызовем.
— Но учтите, у нас с ним разные группы, — предупредила супруга.
— Это ничего, не страшно, мы сейчас, за неимением крови, любую переливаем, но, конечно, берем с больного расписку о согласии.
Жена Жмулюкина подумала, повздыхала и ре-шилась-таки оставить мужа в больнице…
Вообще жители Тихо-Пропащенска давно перестали чему-либо удивляться. Всякую плохую новость принимали они с какой-то даже обреченностью и всегда ждали худшего, а хороших новостей давно уже не случалось в их городе.
Всю дорогу до рынка Люба размышляла об утреннем своем приключении. Две мысли особенно занимали ее. Первая была про то, должна ли она сообщить кому-то о своем госте (вдруг его ищут, вдруг у него где-нибудь семья, которая ничего о нем не знает?); вторая мысль была: кто он вообще такой и почему «эти» выбросили его именно в Ти-хо-Пропащенске? Проходя мимо здания муниципальной милиции, она даже на минуту замедлила шаг, раздумывая, не зайти ли ей и не переговорить ли с кем-нибудь, но в эту самую минуту входная дверь приоткрылась, и из нее выглянул на улицу человек в спортивном костюме и кедах, на голове у которого была, однако, милицейская фуражка.
— Слышь, тетка! — позвал он негромко. — Патроны не нужны? Недорого.
Люба испуганно от него шарахнулась и энергично замотала. головой. Мысль зайти и сообщить о «пришельце» отпала сама собой. Но еще через квартал она снова замедлила шаг, на этот раз перед двухэтажным особняком с колоннами и греческим портиком, окна которого закрывали изнутри плотные серые шторы, так что невозможно было понять, есть там кто-нибудь живой или нет. Особняк был обнесен глухим кирпичным забором с кирпичными же башенками через каждые два метра. Забор появился туг всего лет шесть назад, и жители города сразу окрестили его «кремлевской стеной». Самое удивительное, что со стороны улицы в стене не было даже признаков калитки или ворот; должно быть, обитатели особняка пользовались каким-то другим, тайным входом, скрытым от глаз посторонних. Стоило Любе замедлить шаг, как за стеной зашевелились и угрожающе заурчали собаки. И Люба поспешила прочь, решив, что надо сначала как следует все обдумать.
Так, в сомнениях и раздумьях дошла она наконец до рынка. Это было самое многолюдное и популярное место в городе. Здесь меняли все на все. Свежую рыбу на грибы, лесную ягоду на лесные же орехи, вязанку хвороста на коробок спичек, старые сапоги на не слишком изношенный плащ, телевизор на обогреватель…
Среди обитателей рынка можно было встретить как младших, так и старших научных сотрудников Тихо-Пропащенского филиала Института космических исследований (ФИКИ), теперь закрытого, которые поначалу робко, стесняясь друг друга, предлагали на продажу разной величины оптические стекла и другие детали к каким-то неизвестным широкой публике приборам. Пообвыкнув, они понесли на рынок более крупные предметы, как-то: телескопы, локаторы и звукоулавливающую аппаратуру, при этом, стоя в одном ряду с торговцами спичками, мылом и сигаретами «Прима», беззастенчиво выкрикивали:
— А вот кому фотогелиограф почти новый?
Первое время их товар только рассматривали с любопытством и сочувствием, но брать не брали, говоря: «А на кой он мне сдался?» Но однажды на рынке объявились какие-то молодые люди в темных очках, явно не местные. Они приезжали неизвестно откуда на иномарках (то на японском, то на корейском микроавтобусе), недолго торговались, хорошо платили, забирали товар оптом и уезжали в таком же, никому неизвестном направлении. Последнее, что удалось сбыть с рук сотрудникам ФИКИ, были толстые журналы с многолетними записями наблюдений, которые касались в том числе и появления в разные годы в районе Тихо-Пропащенска летательных аппаратов неземного происхождения. Скупив журналы наблюдений, молодые люди в темных очках больше не наведывались.
Люба считалась на рынке богатой торговкой — у нее можно было разжиться теплыми носками разных размеров, вязанными из козьей шерсти, кроме того, она каждое утро выносила на рынок парное козье молоко, на которое у нее были свои постоянные клиенты, в основном мамаши малолетних детишек. Стоило только Любе появиться, как ее тут же окружали плотным кольцом и начинали наперебой предлагать обмен.
В то утро Люба выменяла одну литровую банку молока на несколько чистых школьных тетрадей, которые в свою очередь отнесла известной всему рынку бабе Гаше. На разведенном прямо за прилавком костре та пекла лепешки из муки второго сорта, предусмотрительно запасенной ею еще во времена советского дефицита. Лепешки баба Гаша отпускала только в обмен на школьные принадлежности — тетради, учебники, шариковые ручки — у нее подрастали три внука. Баба Гаша взяла тетради, придирчиво перелистала (не старые ли?) и выдала Любе ровно столько горячих лепешек, сколько было тетрадей. Другую банку молока Люба уже не в первый раз отдала за так знакомой женщине, у которой, как она знала, болел ребенок. А третью (всего у нее было три банки) очень удачно поменяла у охотника Семенова на двух только что пойманных в Тихом лесу перепелок.
Надо сказать, что жители Тихо-Пропащенска волокли на рынок отнюдь не только то, что смогли унести со своих предприятий, когда те еще работали. В какой-то момент мужчины вспомнили наконец, что они — охотники и рыболовы, и стали ходить в лес на мелкого зверя и птицу — зайца, тетерева, перепелку и ловить в речке Пропащенке рыбу корюшку. Женщины и дети в свою очередь собирали в Тихом лесу бруснику и грузди, таскали из гнезд мелкие, рябые перепелиные яйца. В этот год природа, словно понимая, что народ бедствует, была, как никогда, щедрой — всего было много в лесу и в реке, только бери.
Еще Люба обменяла две пары связанных в последние дни мужских носков на бутылочку домашней рябиновой настойки и палочку домашней же заячьей колбасы и осталась очень довольна своим сегодняшним походом — будет, чем угостить нежданного гостя. Уже у самого выхода встретила она соседку по дому, тащившую на рынок корзину с опятами.
— Любаша! — окликнула ее соседка. — Вас поздравить можно, у вас, кажется, женишок завелся?
Люба растерялась, она никак не думала, что кто-то видел их с Гогой-Гошей в такую рань, впрочем, она была женщина свободная и прятаться ей было не от кого, видели, так видели, вот только слово «женишок.» очень ей не понравилось, она даже слегка покраснела.
— Вам показалось, — пробормотала Люба и поспешила домой, чтобы убедиться, что гость ее действительно существует, а не приснился ей нынче утром.
Однако домой она попала в это утро не сразу, на обратном пути ее застал такой сильный дождь, что пришлось прятаться в одиноко стоявшем на остановке пустом автобусе, у которого отсутствовали не только сиденья, стекла, колеса, но и все внутренности. Это было не самое лучшее укрытие, так как в пустые окна со всех сторон залетали брызги, но до другого Люба просто не успела бы добежать. Когда же, до нитки промокшая, она вернулась домой, никакого Гоги-Гоши в квартире не было. На столе лежал школьный атлас с аккуратно вырезанной страницей. Исчезли также ножницы, которыми Люба раз в месяц стригла козу Машку.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
Фамилия Любы была Орлова. Любовь Петровна Орлова, полная тезка знаменитой артистки 30-х годов. Смолоду Любин отец был, можно сказать, влюблен в эту артистку, смотрел все фильмы с ее участием по десять раз, ему вообще нравились женщины-блондинки, а если они к тому же еще танцевали и пели, тут
