возвращалась из школы. Ну, поговорили о том о сем, он ее о Павле спросил. Она и рассказала, что он теперь живет припеваючи, много зарабатывает. Уроки дает, за это хорошо платят. Ришард узнал у нее адрес Павла и решил, что нам надо ехать в Познань, посмотреть, что и как.
— А откуда вы узнали, что милиция уже напала на след Павла?
— Я ничего не знал. Может, Ришард что и слышал, но мне он не говорил.
— Ну и что было дальше?
— Приехали мы в Познань, отыскали квартиру Павла. Открывает нам этакая графиня, просит пройти в покои. А уж сам Павел что твой лорд Галлюкс — брючата из валютки, рубашечка импортная из комиссионки, другие шмотки в том же духе. Я-то уж в этом разбираюсь, недаром сын портного, мне покажи тряпку, я сразу определю, наша или заграничная. Павел, ничего не скажу, принял нас хорошо. В магазин смотался, принес и выпить, и закусить. Похвастался, что и машину себе отхватил — закачаешься. А то, что мы решили деньги три года не тратить, его теперь не касается, потому как он из Варшавы уехал. В Познани он в безопасности и может делать что хочет. А своим новым дружкам и графине мозги запудрил отцом из Англии: богатый, мол, сыночку валюту присылает. Мы ничего, сидим слушаем. Просидели так до ночи, Павел предложил на следующий день на его машине прокатиться. Похвастаться хотелось.
— Где вы ночевали?
— А, у одной знакомой. Раньше она в Варшаве работала, да из-за вас же пришлось из столицы… того, значит, ну она и бросила якорь в Познани. Сменила немного профессию, теперь вроде бы стриптизом занимается. Адрес ее у меня был, место работы то есть. Все правильно, в «Полонезе» мы ее и нашли, у нее и переночевали.
— Ну а дальше?
— А дальше был у меня разговор с Ришардом. Драпать, говорю, надо, пока Павла не схватили, поменяем все денежки на мягкие, это я уже брал на себя, и за границу махнем. А то ведь Павла как пить дать застукают, тогда и до нас доберутся. Есть у меня кое-какие знакомые из шведов, имел я с ними дело, они бы нам и помогли. А Ришард — нет и нет, рано, говорит, за границу сматываться, да и не гак это просто. Не понимаю я его — чего трудного, коли деньги есть?
— Ну и что же вы решили?
— Это Ришард решил — с Павлом, мол, поговорить надо. Пусть на время скроется и машину свою продаст, а Польша большая, есть где затаиться. Есть у него — Ришарда, значит, — на примете одно такое место.
— Наверное, такое же, какое он и для тебя готовил с помощью разводного ключа.
— Тогда я ничего такого не подозревал, мне это и в голову не приходило. Выехали мы из Познани, а Ришард говорит: хочу Корник посмотреть. Теперь-то я понимаю, что он наверняка знал те края и что леса там… Когда мы лесом ехали, он попросил Павла остановиться. Как раз тут дорога какая-то отходила в сторону. Мы все трое вышли из машины. День хмурый, того и гляди снег пойдет. Ришард и говорит: «Смотрите, какой дятел, вот на том дереве». Мы повернулись, а он тут и ударил Павла ключом по голове. Тот даже и не пикнул. Клянусь, — Фельчак чуть не плакал, — я ничего не знал. Павла я и пальцем не тронул.
— Продолжай.
— Вольский говорит: «С дураком надо было покончить, заткнуть ему глотку. Теперь спрячем, чтобы менты не нашли». По той дорожке, что отходила в этом месте, мы проехали сколько могли, там вытащили Пазла из машины и спрятали тело в кустах. Мне Вольский велел нарезать веток, чтобы прикрыть труп. Когда мы выезжали из лесу, пошел снег. Машину вел Вольский, у меня так дрожали руки, что я дверцу не мог закрыть, когда в машину садился. Проехали мы через Корник, Ришард свернул на какое-то шоссе, там мы опять въехали в лес, заехали подальше и бросили машину. В Корник вернулись пешком, а оттуда на автобусе добрались до Познани. Потом на поезде прибыли в Варшаву.
— На этом мы сегодня кончим, — решил Качановский. — Завтра покажешь, где спрятал деньги.
— Покажу, обязательно покажу, — заверил Фельчак.
— Тебя еще не раз буду и я допрашивать, и прокурор по делу об угоне машины с деньгами и убийстве Павла Выгановского. Учти — в твоих же интересах говорить только правду.
— Я и говорю правду. Павла я не убивал. Говорю вам, я к нему даже не прикоснулся. Да, спрятать труп я Вольскому помогал, потому что боялся его. Ведь ему ничего не стоило и со мной так же расправиться, как с Павлом. Сегодня и мне бы крышка, если бы не вы, пан майор… А к убийству Павла я не имею никакого отношения. Я и не знал, что он собирался его прикончить. Думал, только предупредит, чтобы поосторожнее был, и поможет скрыться.
Ришард Вольский избрал другую тактику. Он решил все начисто отрицать. Никакого участия в захвате вишневого «фиата» он не принимал, Павла Выгановского он не убивал, как не пытался убить и Казимежа Фельчака. Он просто-напросто завязывал шнурок на ботинке, а разводной ключ, который он имел обыкновение всегда носить с собой, так как он ему нужен и дома, и на работе, просто сам вывалился из кармана. Он его поднял с земли и выпрямился. Вот и все. А тут неизвестно почему на него навалились милиционеры…
Но одного Вольский не сумел объяснить: каким образом на гаечном ключе, который он без оговорок признал своим, оказались следы крови и человеческий волос, принадлежавшие, как установила экспертиза, убитому Выгановскому?
Избранная Вольским линия поведения не могла помешать следствию. Оно уже располагало достаточным количеством бесспорных доказательств его вины. В их свете участие Ришарда Вольского в трех преступлениях: хищении государственного имущества, убийстве Выгановского и попытке убийства Фельчака — не вызывало сомнений.
Опытный юрист прокурор Бочковский хорошо понимал, почему преступник избрал именно такую линию поведения. Вольский отдавал себе отчет в том, что при рассмотрении дела судом первой инстанции он может быть на основании имеющихся против него улик приговорен к смертной казни. Поскольку в польской юриспруденции Верховный суд, как правило, отклонял смертные приговоры в тех случаях, когда обвиняемый не признавал себя виновным, Вольский всеми силами пытался свести дело именно к такому процессу, чтобы спасти свою жизнь. Однако в данном случае прокурор располагал не уликами, а бесспорными, неопровержимыми доказательствами, так что признание обвиняемого не играло никакой роли. Правда, в цепи доказательств не хватало одного, и весьма существенного, факта.
Качановскому до сих пор не удалось найти деньги — долю Вольского. Тщательные поиски их в квартире Вольского и на месте его работы ничего не дали. Не нашли их и у его знакомых девиц и дружков. Сам он упорно повторял, что ни о каких деньгах ничего не знает и вообще он — невинная жертва милицейских интриг.
И опять майору Качановскому с его людьми пришлось взяться за кропотливую и трудоемкую работу по выявлению контактов преступника. Допрошены были многие десятки людей, постепенно обрисовывался образ жизни Вольского, его знакомства. Среди множества показаний одно особенно заинтересовало майора. Дело в том, что несколько знакомых упомянули о частых посещениях Вольским кладбища на Бродне.
На всех польских кладбищах, и на этом тоже, с утра до вечера крутятся женщины, которые за определенную плату ухаживают за могилами: сажают цветы, поливают их, поддерживают чистоту. Одна из таких женщин на Бродненском кладбище сразу же узнала Вольского по фотографии. По ее словам, она часто видела его на кладбище и всегда в самой старой его части.
Фотографию показали той, в чьем ведении находилась эта старая часть. Женщина тоже узнала Вольского. Сюда он приходил к склепу, принадлежавшему семейству Марчиняков. Так как все члены этой семьи умерли еще до войны, за склепом никто не присматривал вот уже лет тридцать, и он пришел в совершенное запустение: крест покосился, надписи совершенно невозможно было разобрать, плита, прикрывающая вход в склеп, была сорвана и валялась поблизости. Так обстояло дело до недавних пор. Но вот этот молодой человек с фотографии заботливо занялся приведением склепа в порядок. Он восстановил надписи на плите, очистил ее и повесил на прежнее место. Теперь она надежно прикрывала вход в склеп, к ней был приделан прочный засов с цепью, запирающейся на огромный замок.
Майор Качановский лично осмотрел склеп семейства Марчиняков. Он и в самом деле был приведен в
