Знает это один только бог. Гремят залпы, а шейх Зуараб ничего так не боится, как звуков пальбы. Они напоминают ему дни войны. Его тело вздрагивает в такт каждому выстрелу, он поднимает глаза на паланкин, прося у бога помощи и защиты. Перед ним возвышается деревянное сооружение с накинутым сверху священным покрывалом. Изящной арабской вязью на нем вышиты золотом стихи из Корана.
В недоумении Зуараб думает:
«Что им, трудно было написать так, чтобы можно было прочесть? Или они пишут неразборчиво специально для тех, кто не умеет читать?»
Паланкин закончил седьмой оборот. Солдаты пришли в движение, готовясь к параду. Зуараб остановился. Вид этой возбужденной, гудящей толпы напомнил ему дни далекого прошлого. Вдруг показалось, что не было прошедших лет, отделявших его от того времени, и все произошло лишь вчера.
Впервые он увидел праздник Аль-Махмаль полвека тому назад. Сидя в пекарне своего отца, он смотрел на запруженную людьми улицу. На тротуарах, в окнах, на крышах — всюду толпились люди, как мухи, облепившие халву. Праздник начался. Процессия двинулась, показался паланкин, раскачивающийся на спине верблюда. А сзади нарастал шум — свист дудок, песнопения, громкие молитвы. Среди этой разноголосицы выделялся чей-то резкий, пронзительный голос. Зуараб попытался разыскать глазами владельца этого голоса, и взгляд его наткнулся на удивительное создание. За паланкином, подпрыгивая и приплясывая, двигалась странная фигура в разноцветных лохмотьях — красных, зеленых, желтых, синих, белых, черных… Вокруг шеи болтались бусы из ракушек. Своим пронзительным голосом человек выкрикивал одну фразу: «О пророк, спаси и помилуй меня!»
Зуараб спросил у отца, кто этот странный человек. «Шейх Каткут, юродивый квартала Аль-Хуссейн, — ответил отец, — каждый год он бежит за паланкином в таком виде и не успокаивается, пока не проводит его до конца».
Ежегодно видел потом Зуараб шейха Каткута бегущего вслед за процессией и взывающего к милосердию пророка. Образ этого человека навсегда запечатлелся в его памяти.
Однажды Зуараб сидел рядом с отцом в пекарне, присматривая за корзинами с хлебом, выставленными на тротуар. Вдруг послышался вой, похожий на лай раненой собаки, и громкие крики: «Вор, разбойник!» Зуараб выскочил на улицу и увидел бегущего шейха Каткута. Но на этот раз впереди него не было паланкина, а за ним бежала толпа мужчин и мальчишек с палками и кирпичами. Совсем обезумев, старик сжимал в руке лепешку и кричал своим пронзительным голосом все те же слова; «О пророк, спаси и помилуй меня!»
Толпа настигала шейха Каткута, преследователи пытались вырвать лепешку из рук старика, осыпая его ругательствами и проклятиями. В этот момент Каткут поравнялся с пекарней и, потеряв голову от страха, забежал в нее, спасаясь от своих преследователей. Люди столпились у входа, и Зуараб преградил им путь, не давая ворваться внутрь.
Один из них закричал:
— Держи этого вора Каткута! Я своими глазами видел, как он украл лепешку из корзины!
Не раздумывая, Зуараб схватил лепешку из корзины, стоящей у входа, и протянул ее людям.
— Что вы кричите? Этот человек ничего не крал. Вот вам лепешка, и ступайте с богом…
Люди начали расходиться, разочарованные и обескураженные. Уже не было вопроса о лепешке, но оставалось желание причинить боль и насладиться насилием.
Зуараб повернулся и за грудой корзин увидел шейха Каткута. Он впился зубами в лепешку, отгрызая мелкие кусочки с такой поспешностью, как будто боялся, что люди отнимут у него еду. Прошло несколько минут, но старик, казалось, не собирался оставить свое убежище, найдя наконец безопасное место. Подойдя к двери, Зуараб сказал ему, что он может спокойно идти с лепешкой и ничего не бояться. На вопрос отца, что случилось в пекарне, он рассказал обо всем, что видел и что сделал. Отец набросился на него с упреками и бранью. Этот человек, сказал он, которого Зуараб осчастливил лепешкой, не стоит милостыни.
«Я прекрасно знаю, что, собирая милостыню, он накопил тысячи фунтов и только прикидывается голодным и нищим, чтобы получать все, что хочет».
Сказав это, отец добавил, что вычтет стоимость лепешки из денег, причитающихся сыну, чтобы этот случай стал для него уроком на всю жизнь.
Прошли годы. Исчез паланкин, вместе с ним исчез и шейх Каткут. Умер отец Зуараба, оставив сыну пекарню со всем имуществом, и он стал полновластным хозяином. А урок отца принес свои плоды. Зуараб больше не пытался подать кому-нибудь милостыню. Копить деньги стало главной заботой его жизни. Его дело процветало, росли доходы, росло богатство. Когда благосостояние Зуараба достигло высшей точки, он поверил в свою счастливую судьбу. Но тут судьба внезапно изменила ему. В ту ужасную ночь в пекарне начался пожар, и в огне погибло все, чем владел Зуараб, — от пекарни остались лишь головешки да пепел.
От этого страшного удара он никогда не оправился и опускался все ниже и ниже. Жильем и постелью Зуараба стала дорога близ Аль-Хуссейна среди юродивых и бесноватых этого квартала.
Так он попал в компанию этих сумасшедших, а годы отпечатали на нем все признаки угодника господня и набили на его лбу ту самую «изюминку». Теперь у него было свое излюбленное место на мастабе[4]. Говорят, что раньше оно принадлежало человеку по имени шейх Каткут и был он истым избранником аллаха, за всю жизнь не совершившим никакого преступления и не знавшим греха, если не считать лепешки, которую он украл однажды, умирая от голода.
— Шейх Каткут ничего не крал, он отдал лепешку хозяину! — закричал Зуараб.
Но кто знает об этом, кроме него?
Шейх Зуараб увидел себя идущим той же дорогой, которой шел до него шейх Каткут. Это праздник Аль-Махмаль воскресил в его душе давно забытое прошлое.
Зуараб занял место в хвосте процессии и побежал, приплясывая и громко крича: «О пророк, спаси и помилуй меня!»
Он окончательно пришел в себя и стряхнул забытье, когда услышал орудийный салют в честь отбывавшего представителя короля. Тронулся изысканный экипаж, за ним двинулись остальные повозки, спеша и теснясь, как на соревновании.
Процессия готова отправиться в путь. Вот она опускается к Аббасие, движется по улице Фарука… Народ толпится по обеим сторонам, теснится в окнах и на балконах. Поток юродивых тянется за паланкином, свистят дудки, бьют барабаны, и вся процессия напоминает свадебную пляску.
Зуараб занимает свое место в толпе, танцует и кричит. В его памяти всплывают слова божьего посланника: «Я буду гордиться вами перед другими народами в день последнего суда».
Он оглянулся вокруг, пытаясь найти хоть что-нибудь, чем мог бы гордиться пророк, и, качнув в сомнении головой, сказал себе: «Только стыд несем мы тебе, о посланник божий». И, поспешив отогнать эти мысли, снова пустился в пляс, громко взывая: «О пророк, спаси и помилуй меня!»
Вот и кончилось шествие, или свадьба, если хотите. Шейх Зуараб обнаружил, что плетется наконец в свою нору, усталый и изнуренный, с мучительным чувством голода после длинного, голодного дня. И ни гроша, чтобы купить себе немного еды. Ему вспомнились вышитые золотом буквы переплетающиеся на священном покрывале… Наверное, одной из них хватило бы на целый пир для него и ему подобных.
Но кто знает о его существовании и кому ведом его голод? Вдруг он увидел хлебный ларек с выставленными в витрине румяными лепешками. В голове мелькнула мысль: протянуть руку, схватить лепешку. И тут он вспомнил шейха Каткута, все, что случилось, когда он украл лепешку, представил, как жители улицы бросятся за ним и начнут бить… как будто, украв лепешку, он обрек их всех на голодную смерть.
Зуараб опустил глаза, прикованные к лепешке.
И тут почувствовал чью-то руку на своем плече и услышал голос, обращенный к нему:
— Пожалуйста, шейх.
Он обернулся и увидел хозяина в пестрой жилетке и длинных панталонах, висящих на худом теле. Вынув из шкафа лепешку, он протянул ее Зуарабу.
Все что угодно мог ожидать старик, но только не этого… Молча взял Зуараб лепешку. Лицо хозяина
