— Около полудня… Дверь была заперта, окно разбито.
— У кого, кроме вас, имелся ключ от кабинета?
— Я же ясно сказал! — вспылил Желоховцев. — Окно было разбито. Понимаете? Разбито! Весь пол в осколках.
— Отвечайте на мои вопросы, — вежливо попросил Рысин. — У кого еще был ключ от кабинета?
— Только у меня. — Желоховцев поджал губы. — Это мой кабинет.
— Кто знал о коллекции?
— Многие… Студенты, коллеги. Кроме того, в восемнадцатом году я успел опубликовать статью о ней.
Рысин улыбнулся:
— Да, теперь жулики тоже интересуются трудами по археологии. Слыхали, наверное, о тиаре скифского царя Сайтоферна?
— Которую изготовил и продал в Лувр ювелир Рухомовскин из Одессы?
— Вот именно.
— На всякий случай повторяю: все предметы коллекции — подлинные. Тому гарантия мой научный авторитет.
— Я не сомневаюсь. — Рядом с кругляшком Рысин нарисовал столь же непонятный квадратик. — Вопрос, профессор, стоит таким образом: где искать похитителя? Среди ваших коллег и студентов или среди лиц посторонних? Если честно, у вас есть какие-то подозрения?
— Есть, — твердо сказал Желоховцев. — Я подозреваю моего бывшего студента Константина Трофимова.
— Основания?
Желоховцев помедлил с ответом. Как бы ни обстояло дело, он не мог в этих стенах упомянуть о связях Кости с красными. Агента совдепии судят по иным законам, нежели ординарного вора. Да и какие сейчас законы?
— Этот Трофимов никак не связан с майором Финчкоком? — спросил Рысин.
— Никак.
— Но почему вы подозреваете именно его?
— Я не могу вам этого сказать!
— Вот как? — Рысин провел стрелку от кругляшка к основанию квадратика, встал. — Не буду настаивать. В прошлом я частный сыщик и привык уважать секреты моих клиентов.
Он произнес это с нескрываемой гордостью, и Желоховцев даже в теперешнем своем состоянии не мог не отметить, что в устах помощника военного коменданта подобное заявление звучит довольно-таки странно.
Член городской управы доктор Федоров явился в музей через день после того, как вывезли экспонаты художественной коллекции. Лера столкнулась с ним на крыльце:
— Добрый день, Алексей Васильевич! А я как раз в управу собираюсь.
— Да чего туда ходить, — посетовал Федоров. — О положении на фронте мы знаем не больше, чем какой-нибудь военный. Скрывают, голубушка, скрывают!
— Когда вы думаете ехать? — спросила Лера.
Вопрос был самый обычный, вроде приветствия — теперь об этом все говорили.
Федоров опечалился:
— А бог его знает! Все от дочери зависит. Вы ведь помните Лизу. Как она решит, так и будет. Матери-то нет… Да у нее тут еще роман с капитаном из городской комендатуры. В общем, полнейшая неизвестность.
— Да-а, — посочувствовала Лера.
В Мариинской гимназии все знали, что Лиза Федорова вьет из отца веревки.
— А я так и остался бы! Честно вам скажу, страшно с места сниматься. Вдруг, думаю, и не тронут меня красные. Велика ли шишка — член управы? К тому же я всегда был противником диктатуры…
В январе, когда Колчак приезжал в Пермь, городская дума поднесла ему приветственный адрес. Но при составлении его разгорелись дебаты: кадеты предлагали титуловать Колчака «верховным правителем», а эсеры, к которым относил себя и Федоров, — всего лишь «верховным главнокомандующим». Последние, правда, быстро уступили, но Федоров потребовал занести в протокол его особое мнение, для чего в те времена требовалось немалое мужество.
— Ну-с, голубушка, — он шагнул к двери, — я ведь к вам от управы в помощь и в надзор послан. Сейчас плотник подойдет, давайте укладываться.
— То есть как укладываться?
— Ничего не поделаешь! За Урал, за Урал… Вы предписание получили?
— Но самые ценные экспонаты уже вывезены.
— И кто же их вывез?
— Какой-то подпоручик. Смуглый такой, худощавый.
Федоров замахал руками:
— Бог с вами, Лера, голубушка! Я только что из управы. Вот и каталоги при мне!
— Пожалуйста, можете убедиться! — Лера распахнула дверь.
— Ничего не понимаю! — бормотал Федоров. — Это какое-то недоразумение. Я же только что из управы!
Лера смотрела на него улыбаясь. Она тоже ничего не понимала, но сейчас ей было весело. После того, как вчера встретила Костю Трофимова, ей все время было весело, хотя она ничего, ничегошеньки не понимала.
В ресторане при номерах Миллера на Кунгурской улице народу было немного. На вешалке висело несколько шляп и офицерская фуражка с помятой тульей. Костя прошел в зал, выбрал столик рядом с латанией в кадке. Обклеенная фиолетовой фольгой кадка стояла на табурете, заслоняя столик со стороны входа.
Сел, взглянул на часы — четверть шестого. Лера обещала быть около шести. Волнующие запахи долетали с кухни, и Костя, чувствуя легкие уколы совести, велел принести себе суп и жаркое. В конце концов, когда придет Лера, можно будет повторить заказ.
Да, назначать ей встречу здесь, в самом центре города, было опрометчиво, но так хотелось увидеть ее именно здесь. Они иногда встречались у Миллера осенью шестнадцатого — Костя в то время имел целых шесть уроков и сорил деньгами с гусарской лихостью. Сидели голова к голове, почти ничего не ели и не пили; Лера шепотом читала Блока и Северянина, а он со страстью делился своими научными планами. Слово «дирхем» повторялось в его рассказах так часто, что к концу вечера теряло свое значение, становилось чем-то вроде магической формулы, приоткрывающей завесу не только прошлого, но и будущего. Смешно. Неужели он был таким всего три года назад? Встретил бы теперь себя тогдашнего, непременно поссорились бы.
А ведь было, было! Раза два даже приводил Леру домой к Желоховцеву, где та очаровала Франциску Андреевну умением стряпать лепешки на кислом молоке. Приходил Сережа Свечников, еще кое-кто из студентов, пили чай, спорили, и Желоховцев, что было невыразимо приятно, Леру называл «коллегой».
Едва Костя придвинул к себе дымящуюся тарелку, из-за соседнего столика к нему пересел могучего сложения поручик с рюмкой водки в руке. Спросил:
— Юрист?
— Историк, — сказал Костя.
— Ну, тогда вам должна быть известна моя фамилия: Тышкевич! Мы ведем свой род от князя Гедимина.
— Я не силен в генеалогии.
— А «Бархатную» книгу читали?
Костя покачал головой, продолжая есть, суп.
