Когда я учился в богословском колледже, моим соседом по комнате был немец по имени Райнер. После выпуска он вернулся в Германию и стал работать в христианском лагере для инвалидов. Как–то, подняв свои ученические записи, он произнес перед своими подопечными зажигательную речь о победоносной христианской жизни. «Вы сидите в инвалидном кресле, но вы — победители, вы обрели полноту жизни. Бог живет в вас!» — говорил он людям с парализованными ногами, церебральным параличом, умственно неполноценным. Конечно, проповедник ощущал некоторую неловкость: слушатели не могли держать голову прямо, они были неспособны управлять своими мышцами и прикованы к инвалидным коляскам.
Им было сложно даже понять Райнера. Кто–то пошел к Герте, директору лагеря, и пожаловался. «А вы сами все скажите Райнеру», — посоветовала Герта.
И вот одна женщина набралась смелости: «Ваша проповедь — все равно, что рассказ о солнце человеку, выросшему в темном подвале без окон, — сказала она. — Мы вас не понимаем. Вы толкуете о решении проблем, о ярком свете, о победе. Но разве все это имеет отношение к нашей жизни?»
Райнер был раздавлен. Он–то думал, что изложил свою мысль предельно ясно. Ведь он же цитировал послания апостола Павла! Гордость Райнера была задета. Может, все дело в слушателях? Должно быть, что–то не так с ними! Они не понимают, что им нужно возрастать в Господе, нужно восторжествовать над своими немощами.
Всю ночь Райнер молился. А наутро его посетила мысль, которой он и поделился с обитателями лагеря. «Я не знаю, что сказать, — признался он слушателям, — я вконец запутался. Христианство всегда было для меня синонимом победы. А теперь я больше не знаю, что говорить». Он замолчал, повесив голову.
Молчание прервал голос женщины–инвалида. «Теперь мы вас понимаем, — сказала она. — Говорите дальше».
Всякое понятие, сформированное рассудком с целью постигнуть и объять Божественную природу, достигает лишь того, что вместо познания Бога создает Его идол. Лишь удивление приводит к пониманию.
Глава 2. Жажда у источника
Человеческая комедия недостаточно меня привлекает.
Я не совсем от мира сего. Я откуда–то еще.
Стоило бы выяснить, откуда именно. Где это место?
В 1991 году, когда я был в России, мне впервые довелось посетить православное богослужение. Оно построено так, чтобы чувственно донести тайну и величие поклонения Богу. Храм освещается мягким, немного печальным светом свечей, и кажется, что стены храма не отражают его, а излучают. Под сводами раздается красивый бас дьякона, пение хора. Служба долгая: три–четыре часа. Можно спокойно приходить и уходить. Никто не призывает «поприветствовать улыбкой стоящего рядом». Люди просто стоят (ни стульев, ни скамей нет), священники свершают службу (литургию Иоанна Златоуста, остающуюся неизменной в течение тысячелетия).
Позднее в этот же день я, в сопровождении священника и сотрудника Международной ассоциации тюремного служения Рона Никкеля, посетил часовню, расположенную в подвале близлежащей тюрьмы. Своим существованием она была обязана поразительной смелости некоего партийного функционера атеистической некогда страны. Расположенная на самом нижнем уровне мрачной темницы часовня представляла собой оазис красоты. Заключенные расчистили в помещении грязь, выложили мрамором пол и повесили на стены медные подсвечники. Они гордились своей часовней, в то время единственной тюремной часовней в России. Каждую неделю священники из монастыря приходили туда совершать богослужения. Поскольку арестантов на эти службы выпускали из камер, посещаемость была действительно высокой. Несколько минут мы разглядывали обстановку, потом отец Вонифатий показал мне икону «Всех скорбящих Радость». «В этих стенах много скорби», — заметил Рон Никкель. Он повернулся к отцу Вонифатию и спросил, нельзя ли помолиться о заключенных. Священник выглядел удивленным, и Рон повторил: «Не можете ли вы помолиться о заключенных?»
«Молитву? Вы хотите молитву? Молебен?» — переспросил отец Вонифатий. Мы кивнули. Священник исчез в алтаре, откуда вынес еще одну икону «Всех скорбящих Радость» и положил ее на аналой — высокий четырехугольный столик с покатым верхом. Потом достал два подсвечника и кадило. Зажег свечи. Помещение наполнил мягкий аромат. Затем надел облачение, золотую епитрахиль и золотое наперсное распятие, на голову — торжественный головной убор. Перед каждым действием он целовал крест или преклонял колени. Наконец все для молебна было готово. Священник не молился своими словами: он пел песнопения по служебнику, водруженному на аналой. Примерно через двадцать минут после того, как Рон предложил помолиться, отец Вонифатий произнес «Аминь», и мы вышли из тюрьмы на свежий воздух.
В России я встречал западных христиан, которые очень ругали Православную Церковь. Они соглашались, что в Православии есть и благоговение, и смирение, и страх Божий, и что богослужение все это замечательно передает, — но уж очень далек такой Бог, раз к Нему можно приблизиться лишь после долгих приготовлений и с такими посредниками, как священники и иконы. Но у меня осталось чувство, что у православных есть чему поучиться. В Советском Союзе, где не было места для Бога, где мерой всех вещей был человек, Православная Церковь не отступила от Бога и пережила самую страшную атеистическую атаку в истории человечества. Отца Вонифатия сложно назвать высоким мистиком, но я видел, как он служит среди уголовников в темнице. Православное Предание научило его, что к Иному следует приближаться иначе, чем к людям. Обряд помогал священнику выйти из духа сиюминутности к спокойствию, в котором слышны ритмы вечности.
Как говорил американский поэт, монах и богослов Томас Мертон, если ты нашел Бога слишком легко, возможно, ты нашел вовсе и не Бога.
Кембриджский физик и англиканский священник, широко известный своими работами по вопросам взаимодействия науки и богословия, Джон Полкинхорн, который в свое время оставил должность в университете, чтобы получить рукоположение в Англиканской Церкви, отмечает одно из важных различий между наукой и теологией. Наука постепенно аккумулирует знания: сначала Птолемей, потом Галилей, Коперник, Ньютон и Эйнштейн. Каждый из этих великих ученых основывался на опыте предыдущих. Поэтому даже рядовой физик наших дней знает о физических явлениях больше, чем сэр Исаак Ньютон. А богопознание происходит совершенно иначе. Каждая встреча с Богом абсолютно уникальна и неповторима (как, впрочем, и любая встреча двух людей). Поэтому мистик пятого века и неграмотный иммигрант из нищей африканской страны могут знать Бога глубже, чем современный теолог.
Американский астроном, астрофизик и выдающийся популяризатор науки Карл Саган говаривал со спесью средневекового звездочета: «Космос — это все, что есть, и все, что будет». Однако от желания общаться с Иным не уберегся и он. Он написал роман «Контакт», в котором правительства мировых держав тратят миллиарды долларов, чтобы установить связь с внеземной цивилизацией. Астроном Элли Эрроуэй, отправленная на планету в иной звездной системе, действительно устанавливает контакт, но по возвращении обнаруживает, что ученые ей не верят, хотя простые люди в массе своей относятся к ее достижению благожелательно. Роман Сагана имеет более глубокий смысл, чем предполагает сам автор.
