конца, верить в них…
— Я своим друзьям верю. И они верят мне, — твердо ответил старику джигит.
— Доверие — великое дело. Не дай аллах, чтоб недоверие царило в этом мире. Однако, если ты джигит, проверь друзей в деле и только после этого доверяй им, но тогда уж доверяй везде и во всем. Лишь тогда ты не ошибешься в товарищах.
— У меня, аксакал, есть четыре настоящих друга: два уйгура, третий — казах, четвертый — монгол, — с гордостью и теплотой произнес джигит.
— Не в том дело, какого народа человек, было бы сердце у него чистое, а цель благородная — этим и ценна дружба, — сказал старик, а потом, словно вспомнив о чем-то, поднялся с места. Джигит встал следом за ним.
Закатное солнце, похожее на багровый раскаленный уголь в очаге, отражаясь в неспокойных водах реки, окрасило волны радужным разноцветьем. Но этот праздник красоты продолжался совсем недолго. Светило утонуло за краем высокого горизонта, и вскоре вечерние сумерки опустились на берега реки.
— Мудрость природы… — сказал старик, не отрывая глаз от ставших сумрачными вод. — В струях реки так же, как в человеке, есть свои тайны, своя мудрость. И если ты умеешь слушать, то услышишь в плеске волн плач и стоны человеческие, его жалобы и проклятия. На закате шум волн какой-то особенный… Я каждый день при заходе солнца здесь слушаю плеск этих волн, и душа моя уносится в далекое прошлое…
Джигит не слишком внимательно слушал речь старика. Его быстрые мысли уже устремились вперед, вслед за могучими волнами реки — туда, где раскинулась Илийская долина, пастбища Жиргилан.
— Вон там, — словно расслышав его мысли, продолжил старик, — серебряной нитью вьется Или. В месте, где сливаются три реки — Каш, Текес, Куняс, у подножия горы Аврал расположено селение Каш- Карабаг. Сдается мне, что такой кайсар[3], как ты, мог родиться именно там, вот что я скажу тебе, сынок…
— Кайсар, — повторил про себя джигит, устремив взор на вершину горы. Там под сводом небес парил между облаков, озаренных последними лучами уже невидимого с берега солнца, могучий беркут. Он и сам казался пламенно-алым.
— Кайсаром можно назвать вон его, — негромко проговорил джигит, указывая на этого беркута.
— Эти двое твоих друзей по своему обличию тоже показались мне крепкими молодцами, — прервал ход его мыслей старик.
— Их ты смело можешь назвать кайсарами, чон дада. Один из них хорошо известен в Юлтузе, другой славен на Аралтопе.
— Юлтуз — бескрайняя степь, там поселились торгауты. А какие у них славные лошади… Вот этот твой гнедой и статью и бегом без слов говорит, что он из Юлтуза. — Старик снова присел и предложил сесть собеседнику.
— Аралтопе, — медленно произнес аксакал и своим посохом начертил на земле подобие карты. — Аралтопе, Мухур-Жиргилан и Бозадир можно смело назвать уголком рая, не ошибешься… Когда-то, во времена государства саидов, здесь обосновались кизай-казахи под предводительством Таирхана, пришедшие сюда из кипчакской степи. Значит, твой друг-казах родился на Аралтопе?
Что-то почуяв, конь вдруг заржал и взбрыкнул. Джигит вскочил и, схватив скакуна под уздцы, остановил его и успокоил, погладив по широкому лбу. Старик убрал тыквянку с чаем в хурджун и поднялся, опершись на посох.
— Чон дада, если позволите, я поеду…
— Нет, нет! Сегодня я тебя — не отпущу. Как ты можешь уехать, не попробовав дыни, которую дед Нусрат вырастил вот этими руками!
— Я загляну к вам на обратном пути…
— Не обижай, сынок, отказом, бахча моя вот тут, совсем рядом, там и внучка моя Чолпан, ждет меня, наверно, глаз с тропы не сводит…
Услышав про внучку, джигит заколебался. Какой парень устоит перед любопытством, узнав, что где- то рядом незнакомая девушка.
Увидев, что джигит в нерешительности, старик добавил:
— Видишь ли, кроме всего другого, у меня есть еще немало слов, которые мне нужно сказать именно тебе… Посидим в беседке, попробуем моих дынь, еще кое о чем поговорим. Как ты смотришь на это?
Вместо ответа джигит помог старику взобраться на своего коня, а сам устроился сзади.
Завидев деда, Чолпан кинулась ему навстречу, перепрыгивая через грядки, но тут же, обнаружив, что вместе с дедушкой приближается незнакомый человек, замерла на месте, потом рванулась было назад, но старик ее остановил:
— Не бойся, детка, это свой человек, не прячься…
Джигит спрыгнул с коня и помог слезть спутнику.
Чолпан, прикрыв лицо углом платка, повернулась вполоборота и поклонилась гостю, а потом взяла коня под уздцы и повела его к бахче. Джигит замер на месте. Он собирался сказать: «Не надо, сестренка, я сам присмотрю за ним», но почему-то не смог вымолвить ни слова.
— Дочка, проведи гостя в беседку.
— Хорошо, дедушка. — Девушка повела джигита по дорожке, обсаженной с обеих сторон цветами. Ее тугие и толстые черные косы, спускавшиеся по спине из-под платка, подрагивали в такт шагам, и джигит не отрывал от них взгляда. Запах спелой дыни, перемешанный с ароматом цветов, наполнял воздух. Беседка стояла в окружении четырех арыков, в которых журчала быстрая и прохладная вода, бежавшая с гор. В беседке было чисто, опрятно и уютно, ветерок приносил сюда свежее дыхание вершин.
Становилось темно, но беседку освещала лампада — чирак. Посредине стоял низкий круглый столик — жоза. На столике уже были разложены арбузы и дыни, нарезанные аккуратными ломтями. Все здесь говорило о щедром урожае.
Девушка взяла сложенные в углу узенькие стеганые одеяльца, проворно расстелила их вокруг столика, прижав руки к груди, поклонилась гостю:
— Добро пожаловать! — и знаком пригласила его сесть.
Джигит в свою очередь, как того требовал обычай, пожелал здоровья хозяину и хозяйке и расположился на одеяле.
— Угощайся, сынок, не стесняйся, попробуй, какие дары приносит наша бахча, — сказал старик, усаживаясь рядом с ним. А быстрая Чолпан уже внесла кумган с водой и полотенце.
— Руки сполоснешь, сынок?
— Спасибо…
Первый раз в жизни ему на руки лила воду девушка. И джигиту казалось, что чистая вода, которую лила на руки Чолпан, проникает в его кровь и разносится по всему телу, достигая сердца. Уже и вода в кумгане кончилась, а он, не замечая этого, все не убирал рук. «Наверно, хватит», — сдерживая смех, осторожно кашлянула девушка. И лишь тогда пришел в себя парень и, взяв полотенце, смущенно исподлобья взглянул на Чолпан. Их глаза впервые встретились, и в сердцах обоих зажегся неведомый им доселе огонь…
Джигит вновь уселся на свое место. А девушка вышла и скоро вернулась с медным чайником в одной руке и с подносом в другой. Она разлила чай в пиалы и, протянув их деду и гостю, снова склонилась в поклоне:
— Кушайте, пожалуйста, — и снова вышла из беседки. Когда она наклонилась, подавая пиалу, джигит вдруг уловил исходящий от нее чуть слышный запах. Нет, это был даже не запах, это было дыхание нежного юного тела девушки, только вчера неожиданно превратившейся из неуклюжего подростка в прекрасное трепетное создание, от одного присутствия которого джигитов бросает в жар. Юноша почувствовал, как закипела его кровь, как задрожали руки, принимавшие из ее рук пиалу…
— Ну что ж, сынок, ты пока тут без меня посиди, угощайся, не стесняйся, — сказал старик, поглядев на замолчавшего и притихшего джигита, — а я тем временем совершу вечерний намаз.
Гость остался один. Он сидел в растерянности, словно не зная, за что приняться сначала. Потом рука его машинально протянулась к подносу, и он взял вареный початок кукурузы. Но джигиту было не до еды —
