которые его «потеряли» где-то в центре почти две недели назад. Их адреса мне, пришедшему вечером после училища, конечно, не дали. Я никогда больше его не видел.
И так и не закончил училище…
Елена Смирягина
Три новеллы про Таньку
Танька сказала, что в тесто обязательно нужно бить яйца. Я возражать не стала.
Яйца стояли на кухне в картонном лотке на три десятка. Новые, свежие, белые с синими чернильными штампами на боках. Два крайних треснули и прилипли к картону.
Я взяла три с другого краю. Бабуля была занята обедом и не заметила, что я заходила.
Песок с битыми яйцами стал мешаться лучше, но тесто все же не было идеальным — не липло к рукам, как у бабули, и не пахло корицей.
— Надо еще, — сказала Танька.
И я пошла за еще.
Бабуля стояла к лотку с яйцами спиной и мешала большой ложкой борщ. Пахло чесноком и размякшими от кипятка помидорами. Вместе со мной в кухню проникла большая черная с зеленоватым отливом на голове муха.
— Занавеску закрывай, — не оборачиваясь, сказала бабуля.
— Угу, — сказала я и взяла четыре яйца.
Бабуля продолжала ворочать ложкой в борще, поднимая со дна капустные горы.
Желтки перемешивались с песком лучше, чем белки. Танька увлеченно толкла кулачками тесто, а мне велела добыть влажного песку с той стороны кучи, что была в тени яблони.
Добавили влажного. Взялись в четыре руки. Дело пошло быстрей.
— Все равно мало, — сказала Танька, вытягивая из песочного теста белковую соплю.
Я опять пошла на кухню.
Бабули не было. На плите под крышкой настаивался свежий борщ, в эмалированной миске лежали чугунная сковорода, старая шумовка с погнутой ручкой и два больших ножа с сероватыми разводами от картошки на лезвиях.
Я сложила в подол платья половину оставшихся яиц и пошла к песчаной горе.
Яйца били сначала папиной стамеской, потом друг другу о лбы. Весело смеялись. В качестве эксперимента добавили в тесто белые головы отцветших одуванчиков. Увлеклись идеей, и стало понятно, что яиц нужно еще.
В кухне кипел чайник, стуча крышкой и отплевываясь горячими брызгами на плиту. Кастрюля с борщом стояла на столе возле необъятных размеров полиэтиленового мешка с лавровой трухой. Я взяла оставшиеся в лотке яйца, кроме тех двух, что прилипли, сложила их в подол и пошла к Таньке.
— Совсем мало, — констатировала Танька, глядя на яйца. — Не хватит.
— Там еще два есть, — сказала я.
— Неси все, я пока помешаю, — решила Танька, выкладывая яйца из моего платья на сероватый песок.
Я пошла обратно на кухню.
Бабуля стояла к лотку боком, лила кипяток в таз на чугунную сковородку.
— Борщ готов, — сказала она, бросив беглый взгляд на мои растрепанные косички. — Поешь, и я тебя переплету.
— Я не хочу есть, — сказала я на всякий случай.
— Мало ли чего ты не хочешь, — спокойно ответила бабуля. — Борщ готов.
Это «борщ готов» было приговором, я знала, но все же упрямо повторила:
— Не хочу.
— Сейчас посуду помою и буду тебя кормить, — так же спокойно, будто не слыша моих возражений, уточнила бабуля.
Потом она повернулась к плите, чтобы поставить на нее опустевший чайник, и в этот момент я схватила лоток и сбежала.
Когда пытались отлепить яйца от картона, раздавили их. Пришлось выгребать желточно-белочное месиво из надломленной скорлупы руками.
— Таня!!! Кушать!!! — донеслось из соседского двора.
За забором стояла тетя Катя, высокая кудрявая женщина без талии, но с остреньким носиком и любопытным живым взором откровенной завистницы. Танькина мама.
— Пока, — сказала быстро Танька, подхватилась и побежала к калитке, отряхивая на бегу коленки от песка.
— Ты еще выйдешь? — прокричала я ей вслед.
— Ага! — крикнула Танька, перепрыгнув через строительный мусор.
Дверь в комнату квартирантов не закрывалась на замок. Мы с Танькой вошли и остановились на пороге, затаив дыхание. Было страшно, хотя в это время никто и не должен был прийти и застать нас на месте преступления.
— Смотри, какая киска, — прошептала Танька и мелкими прыжками направилась к столу.
Посреди стола на белой вязаной крючком салфетке стояла чудовищно толстая кош ка-копилка с хищным оскалом на фарфоровой морде.
Тяжелые бордовые занавески плотно задернуты, отчего в комнате полумрак. Кровать аккуратно заправлена, мохнатые кисти покрывала свисают до пола. В углу за буфетом — два больших чемодана один на другом, зеленый и коричневый.
— Ой, какое платье… — Танька в восхищении уставилась на люрексовое жабо праздничного одеяния Вероники, перекинутого через деревянную спинку стула.
Рыться в комнате квартирантов — наша тайная страсть. И большой секрет. Когда мой отец уходит на дежурство, а квартирующие Вероника и Миша — на работу, мы с Танькой проникаем на запретную территорию.
Интересно все. И блюдечки с розочками, важной пирамидкой на буфете, и блестящая батарея бутылочек с лаком для ногтей на окне, и стопка старых вечерних газет на чемоданах. Чужие вещи, чужая жизнь, чужие запахи — все это манит несказанно и завораживает неокрепшие умы и детское воображение. Наше любопытство самодостаточно, мы не преследуем никаких целей, исследуя комнату Вероники.
— Помоги мне, — сказала Танька и начала аккуратно убирать газеты с чемодана на пол.
Крупные железные зубы молнии раскрыты, сверху в чемодане Вероникино нижнее белье. Под аккуратно Сложенными трусами — учебники по химии, Миша только что закончил институт. Сбоку, между книгами и чемоданной стенкой, — несколько маленьких черно-белых фотографий.
Танька аккуратно достала их и начала смотреть:
— Ой… А что это?
Я подошла ближе, заглянула Таньке через плечо.
Фотографии маленькие и очень дурного качества, что на них изображено, трудно понять. Какие-то мужчины в костюмах сидят на диване. Перед ними стоит женщина, ее лица не разобрать за черными неряшливыми кудрями. Но это точно не Вероника, квартирантка у нас коротко стрижена, по-модному.
На следующем фото мужчины все так же сидят на диване, а женщина все так же стоит, но уже почему-то без юбки. Просто в черных больших трусах и белой кофточке. Следующая фотография принесла нам с Танькой настоящее потрясение — женщина стояла с голой грудью.
Мы переглянулись.
— Она голая, — сказала шепотом Танька.
— Ага, — кивнула беззвучно я.
Однако это было еще не все. Голой тетка оказалась на следующем фото. Совсем. Она так же по- солдатски стояла перед диваном, а мужчины так же чинно сидели с бесстрастными лицами.
