— Ты будешь выглядеть привлекательно в шелковом жилете, пока Пэт будет расхаживать в своей фланелевой рубашке, рассуждая о «правах» и «несправедливости».
— А где вы будете, мисс? — резко спросил Пэт. — Какая польза будет тебе здесь от уроков музыки и пения? Здесь важнее, скоро ли ты научишься печь пресные лепешки в золе и кипятить воду в походном котелке. И как ты собираешься беречь свои руки, если тебе придется стирать эти мои фланелевые рубашки?
Она вызывающе засмеялась, недоверчиво отмахиваясь от его слов, и показала свои руки, чтобы все посмотрели на них, особенно я, — или мне так показалось?
Руки были белыми и чистыми.
— Взгляните — сказала Роза… — Этим рукам не придется работать.
Она посмотрела на нас сквозь длинные ресницы, которые обрамляли ее необыкновенного цвета глаза — темно-синие, почти фиолетовые. У нее была очень белая кожа, губы бледные, но красивой формы. Черты лица точеные, почти аристократические, которые напоминали скорее отца, чем мать. Видимо, мать в молодости была очень привлекательной, но дочь была красивее, только глупец не заметил бы этого. И Роза это знала. Она улыбалась самонадеянной улыбкой юности и была совершенно уверена в том, что ждет ее впереди.
Такой была Роза, когда я впервые увидела ее: уверенность в себе пока была непоколебима, а безжалостность еще не стала чертой ее характера.
— Я хочу найти мужчину, который отыщет самый большой самородок во всем Балларате, и выйти за него замуж. Вот как я сохраню свои руки! Или найду того, у кого самое крупное стадо овец во всем поселении, и выйду замуж за его сына. И тогда дам тебе все земли, которые ты захочешь, Пэт, а ты, Ларри, будешь отвечать за продажу шерсти.
Она захлопала в ладоши.
— Ну, разве это не отличная идея? Разве не все решено наилучшим образом?
Ларри улыбнулся ей.
— А что, если ты влюбишься, Рози, девочка — что, если ты влюбишься в бедняка?
— Этого никогда не случится! Это было бы ужасно!
— Дай мне знать, когда будет свадьба, — сказал Син. — Я обязательно приду потанцевать. Но будь уверена, Роза, я не посрамлю тебя перед поселенцами: не надену свою фланелевую рубашку.
Неожиданно для Розы это перестало быть шуткой. Ее лицо стало непроницаемым, а глаза больше не смеялись. Выражение лица — такое же серьезное, как у Ларри, когда он рассуждал о том, как разбогатеть.
— Смейтесь! — сказала она. — Смейтесь, если хотите. Но я докажу вам, кто прав. Придите ко мне через год, и я буду носить драгоценности на этих руках, как хотел отец.
— Ничего подобного отец не имел в виду, — сказал Ларри, — он хотел, чтобы ты стала леди, готовой носить кольца, если придется, но и готовой выполнять настоящую ежедневную работу для своего мужа, если это понадобится.
Роза разозлилась.
— Меня тошнит от твоих нравоучений, Ларри. Ты не понимаешь женщин — ты ничего о них не знаешь! Ты думаешь, они как… как коровы. Как та кроткая малышка Брайди Коннелли, которую ты обожал в Дублине. Но мы не все такие — я другая.
Ее голос стал пронзительным.
— Через пять лет куплю и продам вас всех! Я не буду стирать рубашки!
Старшие братья недоуменно уставились на нее. На трех лицах было написано смущение. Она вбила клин между ними. Насмешки и уколы обернулись правдой.
— Ну, ладно, не смотрите на меня так. Я пошутила, вы же знаете. Все, что у меня было, я всегда делила между вами…
— Спасибо, — сказал сердито Пэт. — Пройдет много времени, прежде чем я что-либо приму от женщины…
Теперь они готовы были поссориться всерьез, их лица исказились гневом. Я быстро повернулась к младшему Кону.
— А ты, Кон, не скажешь, что будешь делать теперь, когда ты почти уже мужчина?
Он глубоко вздохнул, как будто все это время ждал своей очереди сказать, что у него на уме. Мне показалось, он знал, что вряд ли для него найдутся слушатели.
— Я собираюсь стать таким же, как папа, — ответил он. — Когда мы найдем в Балларате столько золота, сколько нам нужно, мы вернемся в Мельбурн и купим отель. Мама мне все об этом рассказала, она сказала, что дом уже выбран. И мы обставим его так же, как было в Дублине. А я буду помогать папе. Я собираюсь стать владельцем таверны, как он.
— У вас в Дублине была таверна?
— Да, большая, и каждый день я помогал папе.
— Сатана вырвет у тебя язык, если ты будешь лгать, Кон Мэгьюри! — закричала Роза. — Это неправда, ты никогда не помогал папе. Тебе никогда не разрешали заходить в жилые комнаты.
— Вам тоже, мисс, — заметил Ларри сухо.
— Так надо, — ответила Роза. — Папа всегда говорил, что я никогда не выйду замуж за джентльмена, если станет известно, что я помогала в жилых комнатах.
— Но я собирался помогать ему, — вмешался Кон. — Сразу, как только закончу школу. Я собирался помогать ему, как Ларри и Пэт…
— Зеленоглазая, ты слышала это? — обратился ко мне Пэт. — Вот, это Ирландия! Вот что происходит, когда проклятые англичане разоряют страну. Теперь Кон учится отдельно — папа нанял учителя из Тринити Колледж, потому что англичане не позволяют, чтобы в католических школах нас учили чему- нибудь кроме умения писать свое имя. И когда Кон закончит обучение, все, на что он сможет рассчитывать, это пивная или конюшня, где работали трое из нас. Если бы юный Кон был вторым Дэниелом О'Коннор, он не смог бы даже устроиться на государственную службу, а уж тем более стать адвокатом или пройти в парламент. Мы католики, Эмми. Но лучше умереть, чем быть католиком в Ирландии. Вот почему мы уехали. После Большого голода Ирландия гроша ломаного не стоила. Мы вынуждены были уехать, потому что таверна не приносила дохода, достаточно чтобы содержать четырех сыновей и дочь в шелковых платьях, с белыми руками.
— Мы уехали не поэтому, — закричал Кон. — А потому, что у тебя возникли проблемы с англичанами…
Пэт взглянул на меня.
— Он почти прав. И то и другое. Видишь ли, зеленоглазая, мой отец сделал ошибку, дав нам образование выше того, что, по мнению англичан, нам положено иметь. И семье пришлось уехать. Когда ирландец начинает задумываться, лучше уехать.
— Глупо… глупо, — сказала Роза. — Было глупо оставить там все, что у нас было, и приехать… сюда!
Она жестом показала на фургон со сваленной в кучу домашней утварью, на разбитую дорогу, на чужой пейзаж. В этом жесте было столько пугающей враждебности! Она повернулась ко мне, как и Пэт, к слушателю, которого им всем необходимо было убедить не потому, что я была важна для них, а потому, что им самим надо было убедить себя в этом.
— Тогда у нас было все, — сказала она. — Таверна стояла как раз на Колледж Грин, замечательные посетители — джентльмены. Наверху, в комнатах, где мы жили, стояла мебель розового дерева и висели шелковые шторы. У меня было собственное пианино. И слуги.
— И куча долгов, конечно, — заметил Ларри. — Я представлю вам, мисс Эмми, портрет ирландца, который тратит каждый заработанный пенни. У него большая и счастливая семья, — если не смотреть в будущее, — но он должен работать каждый день, чтобы заработать деньги для следующего дня. Нам пришлось поторопиться — продать все и заплатить долги — из-за проблем Пэта. У нас остались кое-какие деньги… Но даже если бы мы не имели и пенни после продажи дома, это все равно было бы лучше. Потому что ты знаешь, что в зыбкой и неспокойной атмосфере Дублина человек может лечь спать и проснуться, когда ему уже пятьдесят, и обнаружить, что для него уже все кончилось. Нет, лучше было уехать —
