свет залил комнату. Но это не помогло: теперь мне казалось, что изо всех углов за мной наблюдает Андрей. Надо бежать отсюда!.. Нет, не бежать. Уходить. В бегстве есть что-то позорное, я же просто оставляю эту высоту… ненадолго. Тактическое отступление, вот как это называется. Жаль только, что у меня нет заранее подготовленных позиций, на которые можно отступить.
Когда-то, целую вечность назад, мой тыл был надежно защищен: у меня было место, в котором можно отпраздновать победу или оплакать поражение, набраться сил для очередной атаки или просто дезертировать с поля боя… Пальцы дрогнули — они до сих пор помнили тот телефонный номер… Хватит! Я сама покинула это место, взрывая за собой мосты и перекапывая дороги. Туда нет возврата. Да и вообще, сколько можно хвататься за мужскую жилетку? Я не ищу совета или утешения, мне просто нужно ненадолго остановиться, оценить обстановку и выбрать направление движения. Мне нужен всего лишь островок безопасности. Желательно подальше от цивилизации — телевизора, телефона, Интернета. И этой квартиры.
А ведь у меня есть такое место — дача Покровских, неожиданно вспомнила я. И усмехнулась: тоже мне, «дача»… Владислав Григорьевич Покровский, старинный папин друг и однокурсник, вместе с женой и дочерьми-близняшками два года назад уехал в Швейцарию. Но твердо рассчитывая вернуться, отказывался даже обсуждать продажу дачного участка в Новгородской области. Я знала, как нежно он любит свои шесть соток, сколько фанатичного труда вложено в крошечную хибарку… и не смогла отказать, когда он попросил меня изредка наведываться на дачу, чтобы убедиться, что там все в порядке. Последний раз я была там в конце октября. Проветрила дом, заплатила земельный налог, пожевала промерзшей черноплодки — и уехала. С чистой совестью и твердой решимостью не возвращаться до следующей осени. Однако, похоже, пришло время для внеочередного дежурства.
Я наспех побросала в кожаный рюкзачок самое необходимое. Подумала и добавила туда же недопитую бутылку водки. Обошла квартиру, убедилась, что все электроприборы выключены, а окна закрыты. Обулась. Мимоходом глянула в зеркало («Пожалуй, благородная бледность мне даже идет»), поправила выбившиеся прядки. В последний момент схватила с вешалки куртку, но надевать не стала — сунула под лямку рюкзака. Перед порогом замерла — меня вдруг охватило непонятное волнение, словно этот единственный шаг отрезал всю мою предыдущую жизнь — и все же сделала этот шаг, затаив дыхание, как перед прыжком в холодную воду. Припустила по лестнице, с каждым пролетом набирая скорость.
Машина досталась мне в наследство от папы. Ему, казалось, не составляло никакого труда поддерживать свою «рабочую лошадку» в идеальном состоянии. У меня же все время что-нибудь ломалось. Особенно много хлопот доставляла капризная электрика: устранение одной неисправности в большинстве случаев влекло за собой новую проблему. Например, во время последнего посещения автосервиса мне починили клаксон, зато на следующий день перестала гаснуть лампочка подушки безопасности. Кстати, клаксон через неделю снова поломался… В глубине души шевельнулось что-то похожее на сомнение. Может, лучше отложить поездку до завтра? Но перспектива провести ночь в пустой квартире наедине с призраками прошлого вызывала беспокойство, близкое к панике, и я решительно повернула ключ зажигания. Буду ехать очень осторожно. А в сервис загляну чуть позже. Обязательно. При первой возможности.
Несмотря на поздний час (время приближалось к полуночи), движение в городе было довольно интенсивным. Но уже за Дунайским стало свободнее, и я невольно вернулась к своим мыслям.
Когда и где я потеряла себя? Как ни соблазнительно думать, что виной тому был Андрей и с его уходом все фантастически изменится, на самом деле это случилось задолго до его появления в моей жизни. По большому счету, последний решительный и ответственный поступок я совершила почти двадцать шесть лет назад: я родилась. Вопреки всем прогнозам и наперекор судьбе. Моей маме всю жизнь говорили, что она бесплодна. В сорок лет она забеременела. Ей говорили, что она не выносит этого ребенка. Она выносила. Ей говорили, что она не родит. Она родила — сама, отказавшись от кесарева. Говорили, что ребенок не выживет, — два дня мы с ней провели в реанимации. Я выжила. Она умерла. Я видела маму только на фотографиях — потрясающе красивая женщина с копной рыжих волос (и почему я не в нее?) — и в своих детских снах. Бабушка называла ее не иначе как «старой рыжей ведьмой» — отец был моложе мамы на семнадцать лет. Однако несмотря на все старания своей матери, папа так и не женился повторно. Говорили, что он решил посвятить свою жизнь науке. Но я-то видела, что до самой своей смерти — до того случайного, нелепого, страшного взрыва в лаборатории — он любил только маму. Даже меня, свою единственную дочь, он никогда не любил так, как ее…
На глаза навернулись непрошенные слезы. Я поспешно вытерла их рукавом и включила радио. Из колонок полилось что-то до отвращения бодрое. Только слез за рулем не хватало! И так видимость ужасная: освещенный участок дороги кончился практически сразу за границей города.
Я привыкла считать себя удачливым человеком. Жизнь текла ровно и спокойно, не требуя с моей стороны особых усилий. Серебряная медаль в школе, красный диплом в институте, престижная, неплохо оплачиваемая работа, успешный мужчина рядом… Ответы появлялись сами собой до того, как я успевала сформулировать вопрос.
В институт я поступила не по призванию — за компанию с подружкой. На четвертом курсе подвернулась работа почти по специальности — фирме, в которой работал Глеб, сын нашего куратора, понадобился помощник копирайтера. Потом Глеб ушел начальником отдела в другое агентство, покрупнее, и я перешла вместе с ним. За несколько лет я повысила свой статус в глазах коллег и начальства с «девочки Глеба» до квалифицированного специалиста (сам Глеб пару лет назад уехал в Москву — кажется, у него теперь собственная фирма). Меня ценят, доверяют сложные заказы, не забывают регулярно повышать зарплату…
Личная жизнь тоже не требовала принятия героических решений. Мелкие (хоть и бурные) романы так или иначе заканчивались сами собой. Единственная серьезная катастрофа произошла почти без моего вмешательства — я просто не могла ничего сделать. Обстоятельства неодолимой силы… А потом появился Андрей и так естественно вписался в мою жизнь, что я даже не заметила, когда мы перестали просто встречаться и стали жить вместе.
Я послушно плыла по течению, искренне считая, что мне просто везет на удачное стечение обстоятельств. И только год назад начала — очень медленно и неохотно — осознавать, что моей внешне благополучной жизни, как фальшивой елочной игрушке, недостает чего-то существенного.
Забавно, но большую часть сознательной жизни я считала себя в высшей степени ответственным человеком. «Ваша Юлечка не по годам серьезна и ответственна», «Дубровская, ты самая ответственная в группе, будешь старостой», «Юлия Эдуардовна, у меня для вас ответственное задание»… Хор голосов был так убедителен, что в конце концов я и сама в это поверила. Мне понадобилось почти двадцать шесть лет, чтобы понять: то, что все зовут ответственностью, — всего лишь гипертрофированное чувство долга. А настоящей ответственности я панически боюсь и избегаю всеми силами.
Но все же, годы спустя, я — поняла. А значит, сделала первый шаг к тому, чтобы принять на себя самую главную ответственность — ответственность за собственную жизнь.
Я поняла. И значит — победила?
Нет.
Андрей отнял у меня эту победу. Оказалось, что даже этот выстраданный шаг, на который я так долго не могла решиться, уже давно предопределен судьбой.
В один миг я с тоскливой ясностью увидела всю свою будущую жизнь — жизнь, в которой от моих решений ничего не меняется. Я уволюсь с работы и попробую несколько выбранных наугад профессий. Пары лет мне хватит, чтобы убедиться, что они столь же скучны, как и опостылевший копирайтинг, только приносят куда меньше денег (ведь мне будет уже под тридцать — поздновато для статуса «молодого специалиста»). И тогда на горизонте очень удачно возникнет кто-нибудь из бывших коллег или клиентов с
