Будущее проходит сейчас

сообразил. – Что? Что значит настоящей? В смысле, бывшей? Вы не вместе?

– О, и давно! Это была целиком инициатива Светусика. Отличная спутница жизни для непризнанного гения электроники, она не выдержала тяжкого бремени быть женой популярного писателя. Ее раздражало все: постоянные конвенты, поклонницы, а особенно – ежегодные международные конференции где-нибудь в Европе. Она ведь уже тогда была невыездная, ты знаешь.

– Знаю, – послушно отозвался я и добавил зачем-то: – Мне как раз завтра тоже оформят допуск. Даже не нулевой, отрицательный.

– Ну… – Оно снова взялось за бутылку. – Тогда действительно сочувствую.

Янтарного цвета жидкость заплескалась в бокалах. Немного, на два пальца. Выпили молча, словно и вправду за упокой.

– Вот, – оно убрало в карман ручку и достало вместо нее широкий кожаный бумажник, тонкие пальцы нырнули в отделение. – Посмотри.

Маленький полароидный снимок, примерно пять на шесть сантиметров. Из-за овального отступа в нижней части снимка запечатленное на нем лицо улыбающейся блондинки кажется святым ликом, вписанным в образок.

– Криста. Мы, кстати, на конвенте познакомились, в Риге. А вот еще, – оно протянуло новый снимок, побольше. – Это мы на Мальдивах. Меня не ищи, я с фотоаппаратом.

Вид выходящей из моря белокурой нимфы, что и говорить, впечатлял, но все же гораздо сильнее меня привлекло другое.

– Кто это? – спросил я как загипнотизированный, прикасаясь к фотографии пальцами, тщетно пытаясь нащупать неосязаемое.

– Это? – Оно наклонилось ко мне через стол. – Это Андрюшка. А слева – Дана. Имя Криста выбирала, я не вмешивался. Даньке скоро исполнится два.

– А у нас со Светиком нет детей, – заторможенно сказал я. Чуть было не добавил: и не будет, но вовремя прикусил язык. Есть вещи, которые я готов скрывать даже от… самого себя?

– Еще бы! – Его… мои глаза влажно поблескивали. От меня… него уже ощутимо пахло коньяком. – Восемь часов в день рядом с вашим бета – прости Господи! – вивисектором – какие могут быть дети? Это даже хорошо, что нет.

– Что? – смысл слов ускользал от меня.

– Я говорю, чудесное место эти острова, – сказало оно. – Так что если еще не был, настоятельно… Ах, да! – Оно хлопнуло себя по лбу, как это всегда делаю я в моменты запоздалого просветления. И я почти ненавидел его в этот момент за это «Ах, да!» и за этот присвоенный без спросу, то есть, попросту говоря, украденный жест.

– Как ты могло!.. – нервно раздувая ноздри, выдавил из себя я, но уже на «могло» смешался. Поправился: – Как ты можешь… – И замолчал; окончание фразы вылетело из головы.

– Ну, ну, ну, – оно успокаивающе похлопало меня по запястью. – Не хватало только набить самому себе, я извиняюсь, лицо. Комичный может получиться эпизод, обязательно куда-нибудь вставлю… Да, и перестань, пожалуйста, думать обо мне в среднем роде! Я мужского пола, по крайней мере, в анкетах после слова sex всегда с гордостью ставлю букву «m». Как ты там про себя меня окрестил?

– Альтер-Эго, – смущаясь как ребенок, признался я.

– Неплохо, – оно… он усмехнулся. – Но лучше зови допельгангером, только не вслух. Или аватаром, если тебе обязательно, чтобы на «а». Аватар, кстати, и по смыслу больше подходит. Мы ведь с тобой суть разные воплощения одного человека. Который в свое время слишком серьезно отнесся к своему гардеробу.

Щелкает, раздвигаясь, бамбуковая занавесь над входом в служебное помещение. Привлеченный шумом мордоворот деловито приближается к столику.

Секьюрити: – Вас что-нибудь беспокоит?

Братья Устиновы: – И-ди отсюда!

Получается на редкость слаженно, только один из братьев после «иди» вставляет едва слышное «те». Мордоворот позорно отступает, скрывается в бамбуковых зарослях.

Так заканчивается еще одна минута жизни, притом не самая плохая.

– Как получилось, что мы снова встретились?

– Ты меня спрашиваешь? – ехидно поинтересовался двойник. Но быстро сменил тон на нейтральный. – То есть, я, конечно, могу предположить… Допустим, этот кабак, кстати, ближайший к моему дому, существует одновременно в обоих мирах. И когда один из нас – не будем конкретизировать, кто – зашел сюда, чтобы сбрызнуть коньячком очередной гонорар, он с удивлением обнаружил себя другого, запивающего тоску или, не знаю, безрадостность жизни каким-то отвратнейшим пойлом. В таком случае ты можешь общаться со мной как с человеком только пока мы внутри. Стоит тебе выйти на улицу, и я исчезну, испарюсь, в романтизированном варианте – перемещусь в твое подсознание. И даже ниже – заметь, ты первый окрестил меня Альтер-Эго. Ну, как гипотеза? – Он с ожиданием уставился на меня.

Я молча допил коньяк и налил себе «отвратнейшего пойла». На два пальца, сложенных крестиком. Влил в глотку так, что двойника передернуло.

– Да, сам вижу, что не очень. Я до сих пор как-то не особенно увлекался «параллелкой». По мне уж лучше трусливый эскапизм в совершенно иную реальность, чем стыдное желание перекроить, переписать под себя свою собственную… А может быть, в этом как раз соль?

Я хихикнул: задавая вопрос, он задумчиво крутил в руках солонку. Двойник вскинул голову, заговорил увлеченно:

– Послушай, а ведь все сходится! Что-то, называй это роком, судьбой, фатумом или кисметом, снова свело нас вместе, чтобы дать одному из нас шанс. Ведь это удивительная удача, что мы с тобой встретились. Невозможная… Все равно что выиграть в уличном лохотроне штуку баксов и вернуться домой живым и при деньгах. Нет, еще невозможнее! Это как открыть однажды пластмассовое яйцо «киндер- сюрприза» и обнаружить в нем смерть Кощееву! – Красные щеки, блестящие глаза – вот как мы, оказывается, выглядим, когда на нас находит вдохновение… – И теперь одному из нас провидение дает уникальнейший шанс переписать жизнь заново. Или, черт его знает, обоим? Не обязательно ведь прав тот, у кого больше денег, поклонников или… чего-то там еще. Может… Вдруг ты через месяц, через полгода, через пять лет изобретешь прибор, который перевернет мир? Вывернет его наизнанку! Расточит на атомы, а потом…

– Ага, – перебил я. – Я уже даже название придумал. Сонавитограф, разновидность ню. – И почему-то представил себе выходящую из моря обнаженную блондинку.

– Не спеши с выводами, – поморщился он. Неужели мое лицо так же искажается, когда меня перебивают во время доклада? – Все может измениться в один момент. Оценщиком в таких вопросах может быть только будущее.

– Будущее уже прошло, – прошептал я, прикусив краешек бокала.

– Ерунда! Ты ведь еще не умер. Твое будущее еще впереди… Но оно проходит. Каждый миг и именно сейчас.

– Думаешь… мне еще не поздно?

– Не знаю… – Широкие накладные плечи приподнялись и опустились. – Не знаю, но от всей души желаю тебе удачи. Как себе самому, честно… И прекрати, пожалуйста, грызть бокал. Бутылка еще наполовину полная!..

Он ушел первым, сказав, что гипотезы гипотезами, но так ему спокойнее. Накинул плащ и вышел на улицу, оставив на блюдце несколько новеньких, как утюгом разглаженных купюр.

«А деньги у них совсем как наши, – устало подумал я. – Только там их, кажется, больше…»

И, хоть вышел я, как мне показалось, практически следом за двойником, его нигде уже не было видно. Видимо, он успел дойти до угла. Или просто отбыл в свой собственный мир… А я вернулся. За подаренной книгой, которую чуть было не забыл на столике. Но все-таки не забыл. Иначе, наверное, никогда не простил бы себе. Потерять единственное доказательство того, что может быть… где-нибудь… другая жизнь.

***

Ночь я провел за чтением, в свете ночника, по пояс высунувшись из тесного одеяльного кокона. После третьего стакана крепчайшего чая алкоголь совершенно выветрился, если не из крови, то по крайней мере из головы. Строчки больше не плыли перед глазами, одиннадцатисложные слова уже не вызывали оторопь,