– От вас. От тебя, от ребят, от вечных обязательств и цепей. Ты пойми, за последние четверть века я впервые никому ничего больше не должен.
– Интересно, – задумчиво проговорила Светка, – а последние двадцать пять лет, выходит, ты был в долгах как в шелках, я правильно тебя понимаю?
– Правильно. Я должен был растить детей, вечно заботиться о куске хлеба, постоянно куда-то бежать и что-то делать, а теперь – все.
– Увлекательная теория, Нестеров, только одно сюда не укладывается.
– И что же?
– Как быть с тем, что еще сегодня утром ты говорил мне, что я самая любимая и что лучше меня нет на всем белом свете?
– Знаешь, Свет, мне неприятно это говорить, но все укладывается. Понимаешь, все эти годы я жил с тобой, но совершенно тебя не любил.
– Что? – Света беспомощно заморгала глазами, не в силах поверить в абсурд происходящего.
– Это правда. Мы жили с тобой, жили дружно, растили Аленку с Володькой и считались образцовой, порядочной семьей, удачливой и крепкой, но это было не совсем так. Ты не подумай, что я поступаю непорядочно, просто у каждого из нас своя жизнь, и она, к сожалению, одна. Пришло время, когда я освободился и хочу наконец пожить для себя, понимаешь, для себя самого.
– Я почти поняла, только скажи, почему ты ждал так много лет, если все, что между нами было, – просто фикция? – Губы Светы невольно передернулись, язык слушался плохо, но она старалась говорить так, чтобы не показать мужу, насколько больно ранят его слова. – Почему это произошло не двадцать лет назад, не десять, даже не неделю назад, почему именно сегодня?
– Сегодня я сделал предложение другой женщине, и она согласилась, – спокойно произнес Анатолий, будто в его словах не было ничего необыкновенного.
– Ах, вот оно что! – выдохнула Света. – И как ты себе представляешь свою свободную жизнь дальше?
– Я ухожу из дома, не беру ничего, оставляю все тебе и детям, отказываюсь от прав на квартиру, переоформляю на Аленку машину и гараж. Я считаю, что все, что я должен был сделать для тебя и детей, я сделал… и теперь могу пожить для самого себя.
– Толя, – так же спокойно произнесла Света, – ты хорошенько подумай, прежде чем так поступить, потому что назад дороги не будет.
– Светочка, не надо меня пугать, я все обдумал, мне же не пятнадцать, правда?
Светлана смотрела на мужа и не узнавала. Все черты лица его преобразились, осветившись каким-то внутренним светом и теплом. Серые глаза стали почти голубыми, светлый вихрастый чуб растрепался и топорщился, как в юности, непослушным ежиком; тонкие губы улыбались, превращаясь от этого в узкую длинную полоску.
– Тебе нужен развод? – Света слышала свой голос будто со стороны, будто за нее говорил сейчас кто-то другой, а она стояла сбоку и подслушивала чужой разговор.
– Я знал, Светлячок, что ты меня поймешь. Хочешь, я расскажу, к кому я собрался уходить? – мило улыбнулся он.
Светке показалось, что для мужа этот разговор настолько прост и обыден, словно размышления о покупке новых домашних тапочек. Неужели он не понимает, не чувствует, как ей тяжело? Неужели он и вправду считает, что она, выслушав о его новой пассии, посоветует ему поплотнее запахнуть воротник и не забыть взять носовой платок?
– Я дам тебе развод, – тихо сказала она, и в лице ее не дрогнула ни одна черта. – Только знаешь, с сегодняшнего дня меня абсолютно не интересует, с кем ты и где ты, так что можешь не стараться и не тратить время на такие пустяки, как рассказ о своей личной жизни.
* * *
Познакомились Нестеровы еще в семьдесят восьмом, на третьем курсе института. Приближалась зимняя сессия, поэтому основная группа студентов, зная о дурной привычке преподавателей отмечать присутствующих на занятиях, потянулась на лекции и семинары. Ясное дело, что, помимо институтской бумажной канители, у нормальных студентов к Новому году забот и без занятий было невпроворот, но что поделаешь, назвался груздем – полезай в кузов, приходилось вставать ни свет ни заря и плестись по заснеженным тротуарам на первую лекцию.
Этот день мало чем отличался от остальных, разве что тем, что, по сведениям из надежных источников, всем пришедшим на третью пару можно будет получить зачет по культуре речи автоматически, то есть почти на халяву, а, как известно, в такие моменты и уксус сладкий, не то что желанный зачет. Конечно, вся информация могла оказаться сплошным надувательством, но упускать шанс не имело никакого смысла, жаль только, что между первой и третьей парой зияло окно в полтора часа.
Толик явился на лекцию одним из последних, ей-богу не умышленно, просто не сложилось с транспортом, и, прокравшись на цыпочках из верхних дверей большой аудитории к месту в одном из последних рядов, стараясь производить как можно меньше шума, пошел на посадку.
Все необходимое для утомительного полуторачасового пребывания на скучнейшей лекции у Толика было с собой: кроссворд, ручка, карандаш, интересная книга, пара бутербродов, термос с кофе и на всякий пожарный случай тетрадь. Обосновавшись на скамеечке почти у самых дверей, Толик отметил про себя, что место дислокации он избрал правильное: пускай ему было не все видно, но ведь и преподавателю его было толком не разглядеть.
Окинув взглядом переполненную аудиторию, он уже взялся за ручку, собираясь проявить свои интеллектуальные способности на практике, как вдруг увидел девушку, сидевшую двумя рядами ниже и что-то старательно выводившую в тетрадке. Боже мой! Позабыв о кроссвордах и бутербродах, он во все глаза уставился на нее. Никого красивее он не видал за всю свою жизнь.
Щелкнув заколкой, девушка тряхнула головой из стороны в сторону, и огромная шелковистая волна блестящих темно-каштановых с рыжеватым отливом волос упала ей на плечи. То ли волосы ее были слегка подкрашены, то ли такой эффект создавало искусственное освещение, но Толику показалось, что, перемешавшись между собой, темные и светлые пряди похожи на разноцветные осенние листья. Почувствовав, что на нее смотрят, девушка обернулась, и Анатолий заметил, что глаза у нее глубокого янтарного оттенка, почти карие, аккуратный носик и красиво очерченная линия губ.
Лектор продолжал говорить о высоких материях, расхаживая перед кафедрой, взывая к сознательности учащегося контингента и запугивая всех присутствующих грядущими экзаменами, но шансов достучаться до Толика у него было ровно столько же, сколько у забытого напрочь кроссворда, сиротливо посматривающего на своего хозяина с парты.
Звонок с лекции положил конец бесполезным мечтаниям и дал начало отсчета новый эры в жизни Толика. Соседку своей золотистой мечты Нестеров знал великолепно, это была Леська Звонарева из триста тринадцатой группы, а вот имени таинственной незнакомки он не знал. Странно, проведя в институте добрых два с половиной года, он видел каждого и знал все и обо всех, даже с соседнего потока, а с ней ни разу не встречался. Как это могло произойти – крайне непонятно, скорее всего, она перевелась к ним на факультет недавно, возможно, только с этого семестра, тогда все вставало на свои места.
Подружки оживленно переговаривались, видимо, решая, куда деть такую уйму времени, как пустую пару, когда к ним с серьезным лицом подкатился Толик.
– Лесь, тебя Татьяна Ивановна в деканат просила срочно зайти, – не моргнув глазом, соврал он.
– А ты не знаешь зачем? – удивилась Звонарева, с подозрением поглядывая на Толика сквозь железную оправу тоненьких очочков.
– Ты понимаешь, она мне не доложилась, – как можно более естественно ответил он, с легкостью пожимая плечами и изумленно покачивая головой.
Серые глаза его были чисты и прозрачны, словно речная вода, а выражение лица напоминало взгляд невинного херувима. Леська скептически опустила левый уголок рта, сощурила щелочки глаз и подняла
