Анатолий Олегов
Юркина луда
Не знаю почему, но в самом начале каждой весны приходит ко мне исправно беспокойное чувство, зовущее в путь-дорогу. И эта моя ранневесенняя дорога обязательно должна лежать на север, туда, где под тяжелыми льдами и глубокими снегами еще спят зимним берложным сном мои голубые озера. И к этим своим озерам я должен, обязательно должен, прибыть раньше всех перелетных птиц.
Это беспокойное чувство весенней дороги приходит ко мне всегда так верно и определенно в общем течении прочих весенних событий в природе, что, честное слово, если бы каждую весну мне удавалось отправиться в этот свой поход-перелет, то дата начала этого моего перелета могла быть весьма заметным фенологическим событием, которое рассказало бы о близкой весне куда раньше, чем первые скворцы, появившиеся над Москвой.
Вот и на этот раз я опередил подмосковных скворцов…
В Петрозаводске еще была зима, но уже самая последняя, когда вот-вот в накопившийся за зиму ледяной холод должен ворваться теплый и сырой западный ветер и в день-два расквасить седые сугробы. Этот поток весеннего тепла уже шел к северной тайге – о нем уже знали в аэропорту, а потому нужная мне местная авиалиния была напрочь закрыта из-за сильного бокового ветра, бушующего там, вверху.
Я молил бога, в который раз надоедал диспетчеру, отвечающему за полеты, надеясь все-таки услышать желанное: «Ладно, летим», но лететь, увы, не пришлось. Что же, и перелетным птицам не всегда удается сразу достичь желанной цели – это было единственным моим утешением в долгом, окольном пути к тому самому месту Я которое, казалось бы, было уже совсем рядом.
Моя дорога затянулась еще на сутки. А за эти сутки поток весеннего тепла, нагрянувшего в Карелию, успел расплавить первые редуты зимы, и по вчерашним, сухим от мороза дорогам теперь широко и коварно для путников и транспорта расплывалась жидкая каша-месиво раскисшего снега. Но, как бывает обычно по весне, самого первого тепла весне никак не хватило, чтобы разом разлиться широким половодьем, и к вечеру кислая каша дороги начала густеть и липнуть ледяными комьями к нашей машине. А когда автобус- трудяга, поскрипывая по вечернему морозцу, ушел обратно, оставив меня один на один со стеной леса и чуть приметной тропкой-стежкой среди высоких снегов, о недавней весне, что сегодня пополудни праздновала свой широкий праздник, напоминала лишь хрупкая ледяная корка, стянувшая сверху мою тропу в лес. Эта корка-наст после первого дня весны была еще не настолько крепка, чтобы удержать на себе человека, и при каждом моем шаге с треском ломалась под резиновым сапогом, отдавая сапог, а следом и неосторожного путника во власть сугробам.
До лесной деревушки я добирался долго. Несколько раз останавливался и отдыхал после борьбы с вязким снегом, скидывал с плеч рюкзак и подолгу вслушивался и всматривался в ночную тишину тайги, стараясь угадать вокруг хоть что-то, что помнилось мне с лета и впервые виделось зимой.
В деревушке еще не спали. Издали, с бугра, увидел я огонек-светлячок в окне крайней избы. И тут же услышал глухой лай собаки. И этот глухой от глубоких снегов ночной лай, и этот чуть приметный, чуть-чуть вытаявший из-под белой крыши-сугроба огонек-светлячок – все это было настолько зимним, что я забыл и о западном ветре, и о раскисшей дороге. Сюда, к лесному озеру, весна еще не добиралась…
Утром совсем по-зимнему вставало из-за леса солнце, вставало багрово, холодно, обещая, казалось, крепкий и ясный морозный день. Но уж какие тут зимние приметы, когда совсем рядом с подмороженным солнцем уже крутится хоровод набухших от вчерашнего тепла облаков!
Хоровод облаков шире и гуще, и вот ты уже видишь, что эти облака стронулись с места и идут, правда еще медленно, по-утреннему, будто не проснувшись до конца, но все-таки идут с западного берега к восточному, затягивая, окружая собой утреннюю зарю, родившуюся после ночного морозца.
И вот уже нет солнца, нет леса по берегам, а только плотная стена сырого, липкого снега косо опустилась с серо-свинцового неба на потемневшее вдруг пространство замерзшего озера… Это вчерашнее тепло, которому так и не хватило сил продолжить свою дорогу, теперь, приняв холод зимней тайги, обернулось сырой пургой.
В перерыве между снежными зарядами я все-таки угадал контуры Острого мыска, знакомого мне по летнему свиданию с этим озером. Здесь, у каменной отмели, остро уходящей от берега в озеро, летом всегда стоял неплохой окунек. Он был здесь и по осени, а потому и теперь я ждал тут встречи с полосатыми разбойниками. Сюда, к мысу, они поднимались из глубины на свою охоту, и здесь летом и осенью отменно ловились на обыкновенную зимнюю удочку, оснащенную тонкой леской и небольшой тяжелой мормышкой. Эта удочка и эта удачливая мормышка были у меня с собой.
Бур глухо вошел в сырой спрессованный снег и тут же провалился в воду. Затем снова прошел твердый слой, снова провалился и только теперь добрался до коренного льда.
Да, в эту весну на озере был непутевый тройной лед…
Первый лед, как и полагалось ему, пришел вместе с первыми крепкими морозцами. Он молодо и весело звенел под пешней и самоуверенно обещал стать ледяной броней уже к январю. Но ранние звонкие морозцы на этот раз подвели озеро, как сегодня подвел меня ясный и чистый восход багрового от ночного холода солнца. Лед на озере не успел набрать даже самой малой силы, как мороз отступил, и вместо него пришел глубокий и рыхлый снег. Этот снег, как пуховое одеяло, прикрыл лед и озеро и не пустил к ним даже самые ледовитые холода.
Снега густели, ложились плотно и глубоко после каждого нового снегопада, а лед на озере так и оставался тем первым ледком-юношей, который выстелил озеро в самом начале зимы.
А дальше посреди зимы вдруг пришла оттепель, и снег, прикрывший лед, наполовину растаял. Следом за оттепелью вернулся мороз и прихватил растаявший снег ледяной коркой, родив еще один, второй, лед, теперь между первым и вторым льдом лежал спрессованный слой снега.
Как и в самую никудышную зиму, в этот раз холода снова уступили свое место сначала снегопадам, а затем и оттепели. И снова таяли снега, и снова, как будто опомнившись, мороз торопливо стягивал раскисшие снега ледяной коркой. Так родился еще один, третий, лед… И теперь я стоял на таком трехслойном льду и беспокойно гадал, что же будет, если завтра действительно придет большое тепло, придет и не уйдет на следующий день?.. Что тогда?.. Надолго ли хватит этого слоеного льда?
Я с опаской думал о том, что все мои усилия, потраченные на дорогу, все мои стремления и беспокойства ради последнего весеннего льда, сухого, расставшегося наконец со снегом и голубеющего на солнце, вдруг уйдут в пустоту – ведь на слоеном льду этого рыбацкого счастья, этого последнего льда, с незамерзающими лунками, с безумием рыб, явившихся из глубин, может и не быть… Тонкие, переложенные снегом ледяные слои-корочки под первым же весенним солнцем примутся плыть одна за другой, расходясь и
