Андрей Житков
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ СЕРЖАНТА ШЕЛОМОВА
«Здравствуй, милая моя, дорогая мамочка!
Пятые сутки едем на юг. Когда выходили из учебки, под ногами трещал лед, а в Ташкенте — жара градусов тридцать и цикады поют по ночам. Сопровождающие нас сержанты-дембеля отвезут нас до Ашхабада — и по домам. Судя по их рассказам, служить буду где-то под Ашхабадом.
Мы сидели на вещмешках прямо на плацу, ждали отправки в Германию. Я на Германию сильно надеялся: оттуда увольняются раньше, платят марками, да и на заграницу посмотреть охота. А тут приехали эти, из Ашхабада, ну и все пошло к чертям! Теперь придется полтора года на солнышке жариться. Единственная радость — фруктов поем.
Перед отправкой нам выдали сухпай на три дня: тушенку, кашу, сахар, по буханке хлеба. Мне эта каша уже на второй день в глотку не лезла. А потом собрали оставшуюся тушенку и кашу, отнесли на кухню. Представляешь, прямо за тепловозом — вагон-кухня, котлы посредине. Вагон болтается из стороны в сторону; каша и суп о стенки плещутся, весь пол залит. Ну вот, зато мы теперь едим все горячее. Ты не волнуйся, кормят нас хорошо.
Едем около границы, поэтому на каждой станции ходят пограничники, а ночью поезд освещают прожекторами.
Вчера видел живого верблюда. Одно дело — в зоопарке, другое — на воле. Он мне совершенно не понравился: облезлый какой-то, одни ребра торчат, а рядом в пыли — голые ребятишки, такие же доходяги. Жара, мухи, грязюка страшная!
Ребята тут купили у бабушки на станции простокваши и лепешек. Так что сейчас попируем! Помнишь, наша бабушка тоже выходила к поездам продавать клубнику в кулечках? А у них тут кто с ведром молока, кто с творогом, а осенью, говорят, с дынями и арбузами.
Письмо это брошу скорей всего в Ашхабаде. Не беспокойся за меня.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Двигатели надрывно запели на октаву выше, самолет повернулся боком к ослепительному солнцу и пошел на снижение, отбрасывая на город стремительную птичью тень. Размазанный по плато город заспанно щурился плоскими крышами, впитывающими солнечное тепло.
Самолет лихорадочно затрясся всем телом, коснувшись колесами посадочной полосы, но быстро успокоился и, подрулив к башне аэродрома, замер на месте.
Ждали трапа. Лязгнули ручки люка, и густой горячий воздух заполнил нутро машины.
Они сидели, вжавшись в высокие спинки кресел, и напряженно молчали…
«Выходи строиться!» — знакомая резкая команда сорвала их с мест и бросила к выходу, яркий свет ослепил. Натыкаясь друг на друга, они спустились по трапу и построились около открытых «Уралов».
После короткого инструктажа их посадили на машины и повезли на пересыльный пункт. Тяжелые «Уралы» вывернули с аэродрома на грунтовую дорогу и тотчас же покрылись клубами белой пыли. Стало трудно дышать, пыль набилась в глаза, рот, уши, за шиворот, расплылась грязными потеками по спинам.
Через несколько минут машины остановились у железных ворот пересылки. Ворота раскрылись, и они, ослепленные солнцем, ошалевшие от быстрой езды, наглотавшиеся пыли, вошли.
Огороженная рядами колючей проволоки, с ровными рядами палаток, водяными баками, умывальником, кухней, вышками по углам, пересылка — временное пристанище всех, кто попадал сюда, — была для них никогда не виданным, иным миром.
— Прямо как на зоне, только бараков нет, — мрачно сравнил кто-то.
— А ты на зоне бывал?
— Отставить разговоры! — негромко скомандовал подошедший майор с нервным, дергающимся лицом. В его руках мелко дрожали списки.
После переклички их повели на прививки, но в очереди никто стоять не стал, все разбрелись кто куда.
Очень хотелось пить. Вода в баках была теплая и сильно отдавала ржавчиной. Митя прополоскал рот и пошел вдоль палаток, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь тень.
— Митяй! — Вовка с расстегнутым воротом рубахи и сдвинутой набекрень фуражкой стоял перед ним и широко улыбался, показывая желтые зубы.
Оказалось, их отправили на сутки раньше. Неожиданно, ночью, никто ничего и не понял спросонья, при свете фар произвели перекличку, затолкали в машины и отвезли на аэродром.
С Вовкой они вместе работали последние три месяца учебки на строительстве штаба. Днем стелили паркет, красили потолки, стены, а по вечерам выпрашивали или просто воровали на кухне свинину, картошку, хлеб, выкладывали из паркета костерок и готовили себе шикарный ужин. На вечернюю поверку они не ходили, оправдываясь тем, что охраняют паркет от воров.
Их сладкая жизнь кончилась неделю назад, когда прибежал от старшины человек и приказал собираться для отправки… А сейчас они снова были вместе.
— Слушай, тебе уже всадили эту гадость? — Митя взглядом показал на очередь в палатку.
— Гамма-глобулин? А как же! Если сейчас не впрыснешь, через неделю загнешься от желтухи. Знаешь, сколько с ней в Союзе по госпиталям народу валяется?
— Ладно, успею еще. Давай лучше покурим.
Вовка вытащил из кармана кителя пачку «Столичных».
— Откуда? — удивился Митя.
— Рубли оставались, здесь они ни к чему, вот я и купил десять пачек.
Они уселись с теневой стороны палатки, куда солнце еще не успело добраться, прислонившись спинами к горячему брезенту.
— Слушай, Вовк, что они здесь пьют? Из этих цистерн течет одна ржавчина.
— Да ты что, рехнулся? Они этой водой даже не умываются. — Вовка сладко затянулся. — Ниче, скоро придет водовозка, тогда и напьешься.
— Может, залезем в какую-нибудь палатку да подрыхнем немного, а то я ночью почти не спал.
— Ну-ну, попробуй, сваришься через пять минут. Там внутри как в парилке, койки без матрасов, да еще дембеля подкарауливают таких, как ты, птенцов, вмиг все снимут, не пискнешь. Я уже ученый. — Вовка вздохнул.
Только сейчас Митя заметил, что китель на Вовке старый, весь замызганный и погоны держатся «на соплях».
— Когда это тебе так?
— Да-а, сегодня ночью заволокли в палатку, китель сняли, погоны сорвали, у них свои, гнутые — дембельские, всучили это старье и пинка под зад!
— А ты чего?
— Да ничего, утерся и пошел!
— Ты не раскисай! Нас теперь двое.
Вовка улыбнулся и хлопнул Митю по плечу:
— А я и не раскисаю. Давай лучше подумаем, где спать будем. Неизвестно еще, кто нас «купит», в некоторые районы самолеты бывают раз в неделю.
— А дорог-то нет, что ли?
