и трогала эта непоколебимая вера. Но я-то знал, что стоит только дать полные обороты и конец лопасти оторвется вместе со всеми заклепочками мудрейшего из кузнецов десятого века.
Когда мы вернулись в лагерь, Кузьма тут же заставил меня дуть мехами, а сам принялся отковывать какую-то хитрую деталь, с помощью которой он намеревался починить правую стойку шасси.
— Если уж делать, так делать! — поучал он меня, ловко сгибая ударами молотка полукруглую скобу. — Вот починим «дракону» ногу, тогда и поглядим, каково он летает!
В том, что «дракон» будет летать, кузнец не сомневался. А я не хотел его огорчать своей уверенностью в обратном. Зачем? Пусть убедится на собственном опыте.
Часам к десяти мой вертолет стоял уже прямо. Я сел в кабину, захлопнул за собой крышку прозрачного колпака, пошевелил, проверяя, ручку управления и включил питание приборов. Все действовало нормально. Можно было попробовать покрутить винт. Я запустил двигатель и рукой показал кузнецу, чтобы он отошел подальше от вертолета. Несущий винт медленно закрутился. Я прибавил обороты. Появилась тряска, но небольшая. Я еще осторожненько увеличил обороты движка, и вертолетик начал медленно подниматься! Шалаш, временная наша кузница, Илья Иванович, задравший вверх бороду, а также кузнец медленно уходили вниз. Я увидел ужас на лице Зорянки, услышал ее беззвучный крик: «Володимирко-о-о!»
— Я сейчас спущусь! — крикнул я в ответ, совершенно забыв, что она не может меня услышать. «Пора садиться!» — подумал я, когда вертолет достиг верхушек деревьев. Но мне захотелось подняться еще чуточку выше, чтобы окинуть взглядом окрестности. Я положил руку на сектор газа и машинально взглянул на часы. Было ровно десять утра, как и тогда, четыре дня назад, в день моего злополучного вылета.
Я не успел осмыслить это странное совпадение, как вертолет сильно тряхнуло, словно он ударился обо что-то. У меня потемнело в глазах, вертолет начал падать, и опять, как тогда, сам собой включился аварийный автомат посадки.
…Когда я открыл глаза, то вместо густого леса увидел наш дачный поселок, берег Оки и желто-синий вертолет аэромилиции. Сердитый голос звучал в наушниках:
— ВН-37-40! Немедленно на посадку!
Но аварийный автомат уже и без меня сажал вертолетик. Я только посмотрел — не ждет ли меня внизу бык Амчик. Но его не было. Вертолет садился не на луг, откуда я поднимался, а на лужайку у самой реки. Легкий толчок — и мы уже на земле.
Я сидел в кресле, бессильно уронив руки. Автомат выключил двигатель, и я открыл прозрачный колпак кабины. Стало слышно, как с пронзительным визгом пронеслась, простучала колесами невидимая отсюда электричка. Ничто не изменилось за эти четыре дня. Те же сады, тот же поселок с автомобилями и асфальтовыми дорогами, те же белые теплоходы на реке.
Метрах в тридцати от меня садился вертолет аэромилиции. Где же лес, где Илья Муромец, где кузнец и Зорянка? Я вновь услышал ее отчаянный крик, увидел ее испуганные глаза. Было ли это все? Может быть, мне это привиделось за те короткие мгновения, пока я летел от Амчика через сады к этой лужайке?
Вот идут ко мне два сердитых аэромилиционера. Сейчас отберут права, составят протокол, выпишут квитанцию штрафа. Пусть! Я его теперь сам отработаю. Оставшуюся часть лета буду вкалывать на уборке картошки. А на Кавказ мы слетаем в будущем году. Обязательно слетаем! Только уже без глупостей.
Я подождал, пока перестанут вращаться лопасти несущего винта, и выбрался из кабины. Как хорошо вокруг! Как хорошо, что все это мне только приснилось. И как грустно, что все уже кончилось. Но что, собственно, кончилось? Ведь ничего и не было.
Я спокойно смотрел на приближавшихся аэромилиционеров. Я был готов нести ответственность за все, что случилось по моей вине, за явное непослушание, за нарушение правил воздушного движения. Машинально я повернул лопасть несущего винта, чтобы она не мешала подходившему ко мне лейтенанту, и вздрогнул: поперек треститовой лопасти в три ряда протянулись аккуратные головки железных заклепок…
Ажио — даже.
Аки — как, так как.
Било — доска, употреблявшаяся вместо колокола.
Бортник — сборщик меда
Братина — большая деревянная чашка.
Булава — палица с металлической головкой.
Вестимо — конечно, разумеется.
Вестник — гонец, посланец.
Глянутся — нравятся.
Горынь — гора, холм.
Гривна — золотой или серебряный шейный браслет.
Гридинь — молодой княжеский воин, оруженосец, телохранитель.
Долюби — вдоволь.
Ежева — еда, пища.
Еси — быть.
Жито — обобщающее название хлебных злаков.
Зорить, зоровать — разрушать, разорять, портить.
Имать — ловить, брать.
Калика — странник, паломник.
Капище — место поклонения языческому богу, языческий храм.
Корец — ковшик из коры.
Корье — кора.
Крица — лепешка железа, получаемого сыродутным способом.
Кросно — ткацкий станок.
Кудесник — волшебник, колдун.
Кун — денежная единица, исчисляемая шкуркой куницы.
Матёрый — большой, сильный, зрелый по возрасту.
На дым пустить — сжечь.
Нунь — нынче, теперь, сейчас.
Ништо — ничего, ладно, сойдет.
Опочив держать — отдыхать, спать.
Отрок — юноша.
Переведаться — сразиться в единоборстве.
Перун — в славяно-русской мифологии языческий бог грома, молнии и грозы.
Пестредина — грубая ткань, пестрая или полосатая.
Полон — плен, неволя.
Полюдье — сбор дани.
Поприще — путевая мера.
Пошто — зачем, для чего, почему.
Примучить — подчинить, подавить.
Ратай — сокр. от оратай — пахарь.
Ратник — рядовой воин.
Ретивый — горячий, страстный.
Ромеи — византийцы.
Росчисть — вырубленное и раскорчеванное место в лесу для пашни.
Скудельник — гончар.
Снедать — есть, кушать.
