Петр I и Екатерина Великая. Но, тщательно все обдумав, друзья решили, что идея заслуживает внимания. Затем, в течение недели, они искали способ добыть вожделенный образец. И, наконец, вот он — сморщенный кусочек, залитый формалином, обошедшийся в нечеловеческую сумму — 2 000 долларов США. Продавший его смотрел на Ивлева и Пржевальского сочувствующим взглядом, каким смотрят на людей «с мухами». Дурачкам понадобился образец, срез ткани — на здоровье! Но друзьям было наплевать на такие взгляды. Опыт начался.
— Вот, забирайте вашего богатыря, — медсестра подала Пржевальскому пищащий сверток.
Не удержавшись, он отогнул краешек одеяла и вгляделся в крохотное багровое личико, ища знакомые по фотографиям черты. Разумеется, напрасно. Умом он понимал, что найти сходство у новорожденного с тридцатилетним мужчиной невозможно, но все-таки ужасно хотелось увидеть хоть что-то, хоть какие-то приметы.
— Ну, — Ивлев протянул ему руку, другой открывая дверцу автомобиля, — что, отец-одиночка, поехали домой. Ты как, новую хату для ребенка подготовил?
— А как же, — Пржевальский достал сигарету, но, вспомнив о ребенке, стал заталкивать ее обратно в пачку. — Все в порядке. Только непривычно чуток в двух комнатах после четырех…
Чтобы решить вопрос с регистрацией ребенка, Сергей продал доставшуюся ему в наследство от деда четырехкомнатную квартиру в самом центре и перебрался в стандартную малогабаритку-двушку. Зато теперь у ребенка есть непробиваемые документы, согласно которым его мать, никогда не существовавшая супруга Пржевальского, умерла во время родов и отец — Сергей Пржевальский, отказавшись от «помощи» государства, забрал ребенка себе.
— Слушай, Сань, я вот только думаю, — Пржевальский озабоченно покрутил головой, — мы его с тобой на этих искусственных смесях не угробим? Может, кормилицу?
— У тебя с головой все в порядке? — Ивлев оглядел друга с беспокойством. — Это где ж ты в XXI веке надумал кормилиц искать?
— Ну все-таки, нет у меня доверия этим питаниям. Мать говорила — я до года грудь сосал…
— И это говорит кандидат биологических наук! Как не стыдно повторять бабкины домыслы?!
— Знаешь, все-таки по бюллетеню мне с ним сидеть! Черт с ним, у меня от квартирных еще кой-чего осталось, попробую кормилицу найти.
В квартире друзья уложили ребенка в детскую кроватку, вытребованную Ивлевым у своей доверчивой сестры, и перевели дух.
— Ну что — лиха беда начало? — сказал Александр, доставая бутылку советского шампанского. — Давай, папаша, доставай бокалы, отметим это дело…
Сергей принес два фужера, бутылка в сильных руках жалобно пшикнула, звякнул хрусталь… И в этот момент из детской раздался крик. Ивлев вздрогнул:
— Слушай, Серега, — произнес он через минуту, — а тебе не кажется, что у него какой-то злобный крик?
— Какой еще злобный? — Пржевальский лихорадочно метался по кухне. — Тебя бы в ковер завернули и жрать не давали — ты б тоже, небось, матюгами орал. Где грелка для бутылки, ты не видишь? Б…, куда я ее сунул?!
— Николай! Брось сейчас же! Я кому сказал, брось!
— Пап, а у нас в группе одна девочка в цирке была. Там носороги ученые и крокодилы…
— Врет твоя девочка! Носороги практически не дрессируются, а крокодилов не мог приручить даже Дуров! Вот мы с тобой сами сходим в цирк — сам все увидишь. Колька, давай-ка, брат, побыстрее, а то если папа опять на работу опоздает, то нам не то что на цирк, а и на хлеб денег не хватит… Здорово, Саня! — Пржевальский замахал рукой Ивлеву, высунувшемуся из машины.
— Здорово, святое семейство! Отец, сын, а я — ваш дух святой! Садитесь, подвезу.
— Это здорово, а то мы уже опаздываем.
— Дядя Саша, а почему у машины, когда мотор работает, колеса крутятся, а у компрессора — нет? А я вчера новую песенку сочинил, хочешь послушать? Пап, ну, пап, а если сто мышей нападут на кота, кто победит?
— И так — все время! Ты себе не представляешь, как это утомляет…
Отведя Николая в садик, Пржевальский сидел в машине и негромко жаловался на свою тяжелую жизнь. Ивлев гнал машину — они действительно опаздывали.
— И самое удивительное — ничего еще не заметно! А ведь уже хоть что-то должно было проявиться…
— Да? А то, что шестилетний ребенок складывает пятизначные числа — это нормально? А какую он музыку сочиняет!
— И что? В его возрасте я сам складывал тысячи. И мотивчики такие же сочинял. Вообще я бы сказал, нормальный ребенок, без каких бы то ни было признаков особенности и гениальности.
— И что теперь? — Ивлев почесал нос. — Будем считать, что эксперимент не удался? Наверное, так будет лучше. К тому же, я тебе не хотел говорить: жена мне нашла место… ну, новое. Науки никакой, но денег — втрое. Так что, может, оно и к лучшему, а?
— Знаешь, Сань, я тоже хотел сказать, что перехожу на другую работу. В институте гроши платят, так что хрен с ней, с наукой…
— Ну, чего тогда, давай-ка вместе с парнем к нам в субботу, отметим окончание эксперимента…
— …Дети, мне нужно отойти по делу. — Воспитательница Наташа, молодящаяся тетка неопределенного возраста, торопилась: ее ждал новый ухажер. — За порядком пока последит Коленька Пржевальский. Коля, я на тебя рассчитываю…
Группа притихла. С Колькой было лучше не связываться: он дрался так, как будто в последний раз. И умел поддержать порядок…
Сергей Николаевич Пржевальский, скромный менеджер ООО «Сигма+», шел домой. Сегодня была зарплата, и в кармане у Сергея Николаевича был его месячный оклад — 32 000 рублей. Плюс премия — еще 20 000. «Надо будет Кольке новый телефон купить, — рассуждал Пржевальский, — а то ходит со стареньким «^ешешом». Небось, перед девчонками неудобно… Однако можно было бы и фонарь повесить, а то темно как у негра известно где…»
Задумавшись, он не заметил, как дорогу ему заступили несколько подростков. Пржевальский обнаружил их только тогда, когда один из окруживших его юнцов нарочито хрипловатым голосом спросил:
— Слышь, мужик, на пиво не добавишь?
— Ага, и на водочку с закусочкой, — явно издеваясь, добавил другой. — Ну, давай, давай, дядя, не жмись. Бог велел делиться, не слыхал?
«Во влип!» — облился холодным потом Сергей. Не так страшно то, что отнимут деньги, хотя это тоже очень плохо. Страшно другое: искалечат или даже убьют просто так, рисуясь своим молодечеством. А с кем же тогда Николай останется?
— Ребята, — голос звучит неестественно глухо, —
