– Что, вы не доверяете мне? – игриво усмехнулся сэр Перси. – Я показался вам слишком равнодушным на этот раз?
– Нет, это здесь ни при чем, Блейкни, – наконец отозвался Деруледе. – Недоверие сидит не во мне, а в вас.
– Черт! – начал сэр Перси.
– Нет, нет, объяснять не надо. Я все понимаю и очень ценю вашу дружбу, но… Неужели вы не понимаете, что недоверием своим оскорбляете самого достойного из Божьих ангелов, когда-либо ступавших по нашей грешной земле?
– Ого, ничего себе, дружище Деруледе! Однако вы, несмотря на то что всегда были весьма равнодушны к женскому полу, теперь, по-моему, влюблены.
– Увы, влюблен, безумно и слепо, – вздохнул Деруледе. – И, боюсь, безнадежно…
– Почему безнадежно?
– Она – дочь покойного герцога де Марни, роялиста до мозга костей…
– То-то вы теперь так переполнены симпатиями к королеве!
– Нет, мой друг, вы не правы. Я занялся бы спасением королевы даже если бы никогда не встретил Джульетту. Так что, видите – ваши подозрения безосновательны.
– А разве они у меня были?
– Не отрицайте. Вы только что советовали мне сжечь бумаги, называя их бесполезными и опасными, а теперь…
– Но я и продолжаю считать их таковыми и хочу прочитать их лишь для того, чтобы придать больше веса моим аргументам.
– Если я их сейчас отдам вам, то тем самым выкажу ей недоверие.
– Вы сумасшедший идеалист, мой дорогой Деруледе.
– Тут уже ничего не поделаешь. Я три недели живу с ней под одной крышей, и лишь теперь начал понимать, что такое святость.
– Но лишь тогда, когда вы поймете, что ваш идол ступает ногами по земле, вы получите настоящий урок любви, – серьезно заметил Блейкни. – Разве это любовь – обожать святую на небесах, до которой вы даже не решаетесь дотронуться, которая парит над вами, как облако, и убегает даже от вашего взгляда? Любить – это значит чувствовать себя неразрывно связанным с другим существом, быть равным с ним, как в грехах, так и в добродетели. Любить – это значит заключать в объятия женщину, чувствуя при этом, что она живет и дышит так же, страдает так же, думает так же, любит так же и, более того, – так же грешит. Ваша лжесвятая, стоящая в нише, не женщина, если она не страдала, и еще более не женщина, если не грешила. Падайте на колени перед своим идолом, если вам так угодно, но затем стащите ее оттуда, ибо единственный уровень, которого она действительно сможет когда-нибудь достичь, – это ваше сердце.
Вся речь была пронизана каким-то магнетизмом. Этот роскошно одетый фат на самом деле оказался апостолом великой любви. История его собственной глубокой любви к женщине, однажды так сильно оскорбившей его, казалось, ясно читалась на сильном лице, сменившем теперь ленивое выражение на одухотворенную страстность.
Деруледе, похоже, передался его магнетизм, и депутат не обиделся на легкие намеки в адрес той, которую бесконечно обожал.
У него, мечтателя и идеалиста, занятого социальными проблемами огромной страны, до сих пор не было времени на сладкие уроки любви, которыми природа одаряет своих избранников. И Джульетта представлялась ему воплощением самых фантастических грез.
Однако слова Блейкни впервые, пожалуй, пробудили в нем желание чего-то большего, чем просто преклонение и обожание, чего-то более земного и более решительного.
– Не пора ли нам присоединиться к дамам? – нарушил наконец несколько затянувшуюся паузу сэр Перси. – Вы, конечно же, теперь оставите эти бумаги в столе. Затем передадите их вашей святой, рассказав ей лучше все, чем ничего, и если вашей небожительнице однажды все же придет срок спуститься на землю, то, прошу вас, не лишайте меня радости оказаться свидетелем вашего счастья.
– Вы все еще не верите, Блейкни. Но если вы скажете еще хотя бы одно слово, я тотчас же отдам эти бумаги мадемуазель де Марни для сохранения.
ГЛАВА VII
АННА МИ
Когда Блейкни вышел на улицу, кто-то осторожно тронул его за рукав.
– Месье, – робко обратилась к нему закутанная в платок до бровей Анна Ми, – не сочтите меня слишком назойливой. Мне нужно всего пять минут…
Он посмотрел на уродливую фигуру девушки, на ее детское беспомощное лицо и мягко ответил:
– Конечно, мадемуазель. Вы окажете мне честь. Прошу вас, располагайте мною. Жаль только, эта улица – не самое удобное место для приватных бесед. Быть может, мы попробуем выбрать более удобное место?
Блейкни провел девушку по направлению к Люксембургскому саду, который еще совсем недавно служил местом развлечений французских королей, а ныне был превращен в огромный литейный двор, на котором отливали пушки для республики.
Повсюду были развешаны плакаты: «Народ Франции, вооружайся!» Франция и в самом деле была в опасности: с севера угрожала Англия, с востока Австрия и Пруссия – и над тулонским Арсеналом развевался флаг адмирала Гуда.
Сад был переполнен беспрерывно чертыхающимися людьми, и от тяжелого дымного чада невозможно было дышать.
