Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

— Причаливай вон туда! — и лодка, будто повинуясь его голосу, мягко пристала к берегу как раз в том месте, где меж цветов тянулась вверх по склону узкая тропинка.

— Выходите, пожалуйста, доктор, — обратился хозяин к Бокуану, пренебрегая правилами субординации, согласно которым следовало сначала предложить выйти вельможе четвертого ранга. От смущения Бокуан сжался и втянул голову в плечи, но покорно поднялся со своего места и шагнул на берег со словами: «Прошу прощения, господа!»

Будто в ответ на его извинение наверху, среди цветов, мелькнуло белое личико девушки и прозвучал возглас:

— Пожалуйте сюда.

Что и говорить, никак нельзя было упрекнуть хозяина в недостатке гостеприимства.

В сопровождении девушки Бокуан поднялся по тропинке меж густых зарослей льнущих к подолу пионов и вышел к домику посреди небольшой рощицы, похожему на павильон для чайной церемонии.

Повинуясь приглашению войти, они проследовали в комнату, где уже слышалось мерное приятное бульканье закипающей на очаге воды. Комната была невелика, не более шести татами,[24] с низким потолком и приглушенным естественным освещением. С веранды открывался вид на поросший цветами отлогий берег и речку, по которой они приплыли. А где же лодка, которая увезла куда-то Киру вместе с хозяином? Бокуан попытался ее рассмотреть, но река внизу образовывала излучину, и лодки нигде не было видно. Зато на другом берегу речки, неприметные среди зелени, там и сям были разбросаны крыши таких же хижин — должно быть, тоже чайные павильоны.

— Да-а! — подумал про себя Бокуан.

Не иначе, каждого гостя принимали по всей форме в отдельном павильоне. Причем в каждой хижине заведовала церемонией специально приставленная девица. Ему и раньше не раз приходилось слышать толки о том, что Микуния в своем поместье в Мукодзиме превзошел самого себя: насобирал бог весть откуда целый выводок красоток и использует их как приманку, соблазняя чиновников, которые могут быть ему полезны в торговых делах. Припомнив эти разговоры, он теперь невольно с удвоенным интересом наблюдал за действиями хозяйки. Склонив голову так, что обрисовался красивый изгиб шеи, она безмолвно колдовала над чайными принадлежностями. Девушке можно было дать лет шестнадцать-семнадцать, и вся ее наружность напоминала едва распустившийся нежный цветок.

Бокуан вгляделся повнимательнее и понял, что в домике напротив, на том берегу, опущены бамбуковые шторы, так что внутри ничегошеньки не видать. К тому же домик утопал в густой листве. Он посмотрел вверх и заметил, что небо над нависающей соломенной стрехой опять хмурится, суля перемену погоды к худшему.

Домик на противоположном берегу, так же как и хижина, в которой сейчас находился Бокуан, был обращен фасадом к реке и слегка развернут вниз по течению. Это был настоящий роскошный павильон для чайной церемонии. Во внутренних покоях, спиной к опорному столбу в южной части помещения, расслабившись, сидел его светлость Кира. Кроме его светлости, в доме находился только хозяин, застывший в почтительной позе на коленях, уперев руки в циновку. На заднем дворике дома, тихонько переговариваясь и пересмеиваясь, ждали окончания беседы хозяина с почтенным гостем трое очаровательных белолицых существ — то ли женщин, то ли все-таки густо накрашенных и старающихся выдать себя за женщин молодых мужчин. По покрою одежды, по длинным рукавам с узорами, по изнеженным манерам, по лиловым головным уборам и по завязанным бантом поясам-оби они нисколько не отличались от женщин. Нельзя сказать, чтобы эти юноши всегда сознательно подражали женскому полу в поведении и стиле одежды — наоборот, скорее эдоские девицы оспаривали право завязывать пояс кимоно бантом так, как это делал приятель наших троих вакасю,[25] знаменитый актер Кития Уэмура. Трое молодых людей тоже были актерами. Из императорской столицы Киото[26] они перебрались в Эдо, где напропалую кружили головы равно мужчинам и женщинам, а сегодня явились по приглашению Микуния, чтобы составить компанию его светлости Кира. Смекалистый купец как-то прослышал, что его светлость любым чаровницам предпочитает обольстительных вакасю, и сделал соответствующие выводы.

Все трое не только лицом и одеждой, но также всеми повадками, ужимками и походкой до мелочей напоминали женщин. Также и в разговоре они в основном обращали внимание на то, в какой наряд облачен собеседник, ревниво относясь к любым деталям и стараясь при этом как можно эффектнее подать собственные прелести.

Одному из вакасю наскучило ожидание, и он решил проведать, что творится во внутренних покоях. Другой в шутку потянул его сзади за кушак, обернутый вокруг худощавых бедер, и юноша, сердито оглянувшись, принялся недовольно поправлять узел. Тем временем оба его напарника обменялись понимающими взглядами и язвительно усмехнулись.

Из комнаты донесся голос хозяина:

— Кого же назначили распорядителем приема для посланников его величества?[27]

— Да этого Асано из Бансю, — коротко ответил гость.

— А, тот самый, Асано Такуминоками.[28] Как же, как же! Князь Ако, жалованье пятьдесят три с половиной тысячи коку.[29] Говорят, человек весьма состоятельный…

— Я тоже слышал, что богат. Однако ни изящества манер, ни благородного обхождения — так, мужлан, деревенщина. Да ведь среди даймё кого ни возьмешь, все больше такие бестолковые, непонятливые попадаются, безо всякого представления об этикете. Просто ужасно! До того доходит, что хочется иногда спросить: «Ну чем же ты можешь быть полезен его высочеству, твоему сюзерену?!»

— Неужто в самом деле так скверно?

— Ну да. Я ведь никаких подношений не получаю и с даймё этими равняться не могу, да зато знаю, как пристойно держать себя в обществе. А человек тогда лишь человеком становится, когда делает, что ему по рангу положено. На все есть свои правила. Кто этим правилам не следует, тот, стало быть, дураком и останется. Для всякого есть свои предписания. Понимаете, что я имею в виду? Да какие бы роскошные два меча ни торчали у тебя за поясом, все равно, ежели ты не можешь уразуметь, что времена переменились и нынче все не так, как было в старину, выходит, что ты дурак. Хорошо, конечно, ежели самурай бессребреник. В старину уж точно это было куда как хорошо. Только и в старину одно бескорыстие само по себе еще не означало, что самурай тот превзошел все правила благородного поведения. Все равно он когда-нибудь допустит оплошность, оскорбит кого-нибудь при дворе, а это уж вовсе непростительно, скажу я вам. Асано как раз из таких. Вот сейчас, когда его назначили на должность распорядителя приема для императорских посланников, думаете, он меня почтил, явился с приветствиями? Нет, я полагал, все же есть предел глупости этого мужлана-даймё, но, право… я просто вне себя!

— Да что вы говорите?! Вот уж в самом деле безобразие. Понимаю, как вы должны быть возмущены, — заметил примирительно хозяин, стараясь как-то притушить бурное негодование его светлости и вернуть беседу в первоначальное русло.

Лестница

— Ты куда?! Эй, Катада! — удивленно воскликнул кто-то, схватив его за руку.

Человек, которого назвали Катадой, похоже, и впрямь замыслил недоброе. Сжимая в руке большой меч, он уже собрался было броситься на улицу.

— А ну отпусти! — рванулся буян.

— Погоди! Да что случилось-то? — удерживал его самурай, тихонько стоявший до того с чаркой[30] в руке, прислонившись спиной к деревянному столбу посреди комнаты. Это был крепкий, мускулистый мужчина во цвете лет. Остальные собравшиеся тоже повскакивали со своих