около пятисот самолетов. Первые разрывы японских зенитных снарядов среди боевого порядка нашей эскадрильи. Бомбы сброшены. Вся сопка Заозерная, захваченная японцами, перепахана воронками от разрывов бомб.
Через год меня назначают командиром звена. Отдаю все силы совершенствованию боевой подготовки звена. Летаем днем и ночью в простых и сложных метеоусловиях, и на соревнованиях в ВВС 1-й Отдельной Краснознаменной армии наше звено занимает первое место. Вскоре наш полк занял первое место по боевой подготовке в ВВС Красной Армии.
В начале 1941 года перед строем полка зачитали приказ о моем назначении на должность заместителя командира пятой эскадрильи. Командир эскадрильи Барулин поздравил меня с назначением и сказал:
— Займись, Осипов, отработкой тактики действий экипажей, звеньев и эскадрильи бомбардировщиков. Время сейчас тревожное. Нам надо не только хорошо летать, но и научить наши экипажи воевать. Ты это умеешь, а я тебе помогу.
А теперь командир эскадрильи Лесняк, я — его заместитель, а Барулин стал помощником командира полка.
Г. А. Осипов. 1937 г.
Вспомнились теоретические статьи о характере войны, опубликованные перед войной. В них часто повторялся тезис о том, что «новая война начнется с того, чем закончилась предыдущая».
Но весь ход начавшейся войны, известный нам по сводкам, показывал, что война началась совсем по-другому: глубокими прорывами подвижных войск противника, а не пограничными сражениями, как ожидалось. Думалось, что по-другому должна была бы действовать и авиация, но как — было неясно. И нам предстояло в этой смертельной борьбе за Родину найти свое место и сыграть маленькую, но достойную роль.
В связи с введением «Положения о военных комиссарах» политработники полка Куфта, Лучинкин и П. А. Столяров стали комиссарами и в начале августа уехали на инструктаж в политотдел дивизии в Тулу.
Возвратившись из Тулы, комиссар нашей эскадрильи Лучинкин сначала многозначительно молчал, а потом по секрету сообщил мне, что линия фронта проходит значительно восточнее Смоленска, но севернее и южнее города ведут бои в окружении две наших армии. Стало ясно, что враг продвинулся на 400–450 километров в глубь нашей территории. Все это наполняло душу тревогой за судьбу Родины.
Вечером в комнате у Лучинкина собралось командование эскадрильи, пришли командир Лесняк, адъютант командира Рябов и я. По старой памяти пригласили и Гладкова.
— Ну, Дима, когда же, наконец, нас собираются отправить на фронт? — спросил Гладков.
— Обещают скоро, а когда — не говорят, — ответил Лучинкин.
— А каково в действительности положение на фронте? — спросил Лесняк.
— В штабе дивизии в Туле все считают, что положение стало лучше. Наши войска остановили продвижение немцев под Смоленском, — ответил Лучинкин.
— Да, под Смоленском остановили, а вот под Киевом житомирское направление сменилось на белоцерковское и корестеньское, значит, опять отступаем, — заметил Гладков.
— Почему наши все время отступают? — спросил Лесняк, не обращаясь ни к кому.
Наступило молчание, которое прервал Лучинкин:
— Известно, почему отступают, и мне, и тебе, командир, и всем нам. Товарищ Сталин 3 июля сказал, что отступление наших войск объясняется тем, что фашисты начали войну неожиданно в невыгодных для нас условиях, когда наши войска не были отмобилизованы, а 170 немецких дивизий в полной боевой готовности были придвинуты к границам Советского Союза. Вот почему.
— Дима, ты мне прописные истины не читай. Я это слышал и сам вместе с тобой разъяснял личному составу. У меня душа болит о другом, — сказал Лесняк.
— Так о чем же, командир?
— О том, что мы слышали и повторяли до войны, и о том, что случилось, — ответил Лесняк и, помолчав, продолжал: — Помнишь, Дима, как мы собирались воевать? «Ни пяди своей земли…», «малой кровью», «война будет наступательной» и прочее.
— Ну, это, командир, говорили до войны с Финляндией, пока не узнали, почем фунт лиха, но и тогда в печати кое-кто предупреждал, что война может перекинуться к границам СССР, — сказал Гладков.
— А что же изменилось после войны с белофиннами? — запальчиво спросил Рябов.
— То, что К. Е. Ворошилов призывал быть готовым ко всему, а С. К. Тимошенко, став наркомом, приказал коренным образом перестроить боевую подготовку и «учить войска тому, что нужно на войне», — ответил Гладков.
— Нет, Петрович, — возразил Лучинкин, — не только после войны с Финляндией, но и раньше, на восемнадцатом съезде партии, еще в 1939 году, партия поставила задачу соблюдать осторожность, не давать втянуть в конфликты нашу страну и укреплять боевую мощь армии.
Я поддержал Лучинкина, сказав, что действительно укрепляли и немало сделали за это время, о чем можно судить по уровню боевой подготовки летного состава нашего полка, который может выполнять боевые задачи днем и ночью в простых и сложных метеоусловиях.
— «Соблюдать осторожность», «Соблюдать осторожность», вот и дособлюдались, — сказал Лесняк. — Германия провела мобилизацию, а мы ее только обозначили, фашисты развернули свои дивизии на нашей границе, а мы свои отодвинули, самолеты на оперативные аэродромы не рассредоточили. Чтобы не втянуть себя в конфликт, немецких разведчиков не перехватывали и не сбивали. Придумали проведение учений и переучивание летного состава в приграничных округах, где же наша «готовность ко всему», где «состояние мобилизационной готовности перед лицом военного нападения»? Не полностью мы выполнили требования партии. Вот в чем вопрос, вот что меня мучает дни и ночи, а ты, Дима, говоришь мне известные вещи.
— Видишь ли, командир, мы многого не знаем, — сказал Рябов.
— И наверное, никогда не узнаем, — добавил Гладков.
— Может, когда-то и узнаем, но думаю, не скоро, — задумчиво произнес Лучинкин.
Только через много лет из мемуаров крупных военачальников мы узнали, что боевая готовность войск и авиации в западных военных округах была невысокой. Что за несколько дней до начала войны И. В. Сталин, нарком обороны С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. К. Жуков из многочисленных источников имели данные о развертывании немецких войск у наших границ и их готовности начать вторжение в пределы СССР. Однако Сталин «расценивал такого рода достоверные сообщения как провокационные. Ему казалось, что они имеют своей целью толкнуть Советское правительство на такие шаги, которые могут быть использованы Гитлером для нарушения пакта о ненападении. Чтобы лишить Гитлера возможности использовать какой-либо предлог для нападения на СССР, войскам не было дано указаний о заблаговременном развертывании своих сил и занятии оборонительных рубежей вдоль западной границы СССР»[1].
«Определенную долю ответственности за упущения в подготовке Красной Армии к отражению первых ударов фашистских агрессоров несут также руководители народного комиссариата обороны и Генерального штаба»[2].
Чтобы разрядить затянувшееся молчание, Гладков произнес:
— Мы еще не на фронте, а перед фронтом. Повоюем, тогда все прояснится.
— Давайте лучше готовиться к перелету на фронт, — сказал Рябов.
— Да, быстрее бы включили нас в действующую армию, — вздохнул Лесняк и приказал Рябову проверить размещение мотористов, а мне — приготовиться к проведению на следующий день занятий с летным составом по выполнению противозенитного маневра.
6 августа, после получения приказа о перебазировании на фронтовой аэродром Сельцо брянского направления, полк быстро взлетел и выстроился в боевой порядок. Наша эскадрилья, теперь первая, летела
