— Плохо там всё? — Саша опять смотрит в сторону.
— Бывает хуже.
— Редко?
— Не слишком часто. Врать не буду.
— То есть вариантов нет? Так? — На этот раз глаза в глаза врачу. — Ежели опять не врать.
— Нет бриллиантов — нет вариантов. — С Маракинской половины выходит злой Гуреев, волоча за собой капельницу. — Тьфу на всех. Демократия, мать её! Развалили страну. — Гуреев поднимает палец вверх. — Проекты приоритетные. — Затем переводит палец в сторону Маракина. — Тузы авторитетные. Я неправ, Сергей Иванович?
— Хватит с меня оценок, Гуреев. Вы для меня все одинаковые, все просто больные.
— Одинаковые! — продолжает негодовать Гуреев. — На туза крестового — так варианты отыщутся. А молодому валету вариантов нету. Эх, будь у меня четвёртая группа. Не задумываясь, прямо сейчас на стол бы лег. Режьте, забирайте. Пока стучит. Сашка потом влюбится. Сердце от прилива чувств забьется, забьется… и о Гурееве напомнит. И Саньке хорошо, и сердцу моему приятно.
— Спасибо, дядь Коль. — На этот раз взгляд Нефёдова сосредоточен на окне. — Только похоже, что не застучит. У нас с тобой группы крови разные, а конечный пункт один. Там! Левее сам знаешь чего.
— Хватит! — Неожиданно для всех взрывается Кольцов. — Не расслабляться. Вариантов нет? Вам, Гуреев, может, и вправду нет. Медицина бессильна. Пока. Простите, но это так. А вот Нефёдова вы с собой не равняйте. Не рав-няй-те! Ясно? Будем искать варианты. И обязательно найдем. Обязательно! Это я вам говорю! Я, Кольцов! Понятно?
В палате повисает тишина. Даже Гуреев не находит нужным что-либо возразить Кольцову.
— Нефёдов, вам понятно? — Голос Кольцова строг.
И без того бледное лицо Нефедова становится еще белее.
— А вы дядю Колю раньше времени не хороните. А то и Лисин, и вы — «в морг на каталке», «медицина бессильна!» А он еще крепкий и очень хороший. Лучше вас всех. Понятно? И вы его лечить обязаны.
— Спасибо тебе, Санька! — Гуреев с капельницей в руках подходит к кровати юноши. — Но ты, дружище, не ерепенься и Кольцову с Лисиным один диагноз не ставь! Кольцову надо верить! Я это душой чую! Она у меня хорошего человека от дерьма сразу отличает. Без всяких там анализов и лабораторных исследований! Понятно?
— Понятно, дядя Коля.
— Спасибо, Николай Николаевич. Нам с Сашей эти ваши слова очень нужны! — Кольцов пожимает руку Гурееву, затем вновь смотрит прямо в глаза Нефедову, — так вот, Саша, мы ждем от тебя ответа. Тебе понятно, что все с тобой будет хорошо? Понятно?
— Понятно, — еле слышится Сашин голос.
— Не слышу, Нефёдов. У вас что, иномарка та и язык переехала? Громко отвечайте, уверенно! Понятно?
— Понятно! — Голос Саши звучит громко и решительно.
— То-то! — неожиданно мягко продолжает Кольцов. — Не унывай, сынок. Все у тебя будет хорошо!
Кольцов подбадривающе похлопывает по плечу Нефёдова и заходит за занавеску к кровати Маракина.
— Давайте вас посмотрю. Да у меня еще и разговор к вам один имеется. — Кольцов плотно задёргивает занавеску. — Так сказать, деловое, почти коммерческое предложение.
Тем временем Гуреев с трудом перебирается на свою койку. В изнеможении закрывает глаза, откинувшись на подушку. Затихает и уставший Нефедов. Вновь открывается дверь. Появляется Лисин.
— Ну, что, мужики? Завидую вам. Это я тружусь в поте лица. А у вас — во, жизнь! Спи себе сутками.
Гуреев медленно приоткрывает один глаз.
— У нас, ветеринарушка ты наш, только с одной может получиться. При всем желании.
— Что, с одной? — пытается уловить суть сказанного Лисин.
— Сутками спать не выходит. — Гуреев открывает второй глаз. — Одна у нас утка на всю палату. Одна на троих. Благодаря твоим трудам в поте лица. Да и та теперича за занавеской проживает. Прописька у неё там. Толстая криминальная прописька. Постоянная зато! Хрен крякнешь. Горло забито.
— Приплывут скоро и к нам утки, — пробует смягчить ситуацию Лисин. — Уже проплатили. Денег в апреле не было. Кризис, Гуреев. Кризис! Не слышал? Вся экономика ко дну идет. Газеты надо читать, а не кляузы писать.
— Ко дну идет?! — ликует Гуреев. — И немудрено! Поди экономика наша вот на таком судне в море вышла. — Указывает пальцем под кровать. — С какого стапеля его спускали, интересно? И в каком веке? Оно, я думаю, течь давало еще под прыщавой задницей твоего прапрапрадедушки. А, Степашка? Было дело? Запах фамильный до сих пор остался. Не выветрится никак. Характерный уж больно. Фу!
Гуреев демонстративно затыкает пальцами нос и с головой накрывается одеялом.
— У всех характерный, — всё ещё пытается отшутиться Лисин. — Кроме разве что своего. Что такое сверхжадность, знаешь?
— Больным в борщ мясо не класть? — из-под одеяла не ослабляет напор Гуреев. — Хуже, чем на «Потемкине».
— При чём здесь «Потёмкин»? — делано удивляется главврач. — Сверхжадность — это забраться с головой под одеяло и не давать никому нюхать. Ха-ха-ха!
— Потише ржи, пацана разбудишь, — высовывается из-под одеяла взъерошенная голова. — Тем более что несмешно! Да после твоего пайка и нюхать там нечего! Вот, можете убедиться. — Откидывает одеяло. — Ну, что, и нет ничегошеньки. Почему? Да потому, что там, на броненосце, хоть червивое мясо, но было. А у тебя даже червей нет!
Широко распахивается занавеска. Выходит крайне раздраженный Кольцов.
— Он ещё семье моей угрожает, мразь! — Кольцов не может сдержать эмоций. — Операции не будет, Степан Андреевич!
— Будет, Сергей Иванович! — Голос Лисина звучит жёстко.
— Пожалуйста, делайте! — Не менее жёстко парирует Кольцов. — Желаю успеха.
— Он, кроме банковских операций по переводу казенных средств в свой карман, других делать необучен, — рад вмешаться в разговор врачей Гуреев.
— Вас, Гуреев, не спрашивают. — Лисин даже не оборачивается в сторону старика.
— Это раньше, когда понедельники не считал, я молчал, если не спрашивали. — Гуреев собирается с силами и встаёт с кровати. — Всё боялся чего-то. А теперь! Теперь я хушь президенту, хушь главе ФСБ, хушь бандюгану этому за занавеской, хушь тебе, поганцу, всю правду-матку выскажу. Чего мне будет? Уже ничегошеньки! Остальным, пожалуй, не порекомендовал бы. А я всё могу! Гласность с демократией, мать её, у меня индивидуальные как бы. Что у нас за страна такая, коли пацан из-за баксов вонючих помирать должен. Чистый. Светлый. Не пахан какой-то, — зло указывает на занавеску. — Россиянин. Умница. Красавец. Отец будущих красавцев и красавиц. Умников и умниц. Тоже россиян, кстати.
— Слушай, Гуреев, смени пластинку. — Лисин вновь смотрит в сторону, как будто не замечая Гуреева.
— Зато демография у нас теперь тоже в приоритетах ходит. — Мрачно, как будто ставя неизлечимый диагноз, подает голос Кольцов. — С самых высших трибун бубнят и бубнят о ней. А что на деле?
— А на деле наш Степашка незабвенный на новой казенной иномарке выпендривается, — быстро находится Гуреев. — Что? Не так? Так! Сам вчера видел. Там, у любимой помойки, разворачивалась. Слушай, а это не ты на ней Сашку нашего покалечил и смылся? На тебя похоже!
— Слушай, уймись, Гуреев, — похоже, что Лисин такого не ожидал. Даже от Гуреева. — Когда то ДТП с Нефёдовым было, я ещё на «Волге» ездил. Усёк? Иномарку мне недавно выделили.
— Выделили! — передразнивает главврача Гуреев. — Красивую! Ценой как раз Сашке на сердечко донорское. А сдачи на утки хватило бы. На целую стаю! — Гуреев явно устал. Тяжело дыша, он вновь опускается на кровать. — Вот тебе и демография с порнографией. Министр наш финансовый всё о
