выступивший с претензией на оное, неминуемо ставит себя в положение дичи. За которой найдется немало желающих поохотиться.
— Я благодарна вам за заботу, и все же… Откуда вы вообще узнали обо мне? Кто вам дал мой телефон?
— Ну, это-то как раз нетрудно: необъятные возможности Интернета, «пиратские» базы данных с рынка «Юнона»… Ну да я понимаю, что сейчас вам нужно какое-то время, чтобы успокоиться, все обдумать и принять решение. Но поскольку времени у нас с вами не так много, то и откладывать дела на глубокое «потом» тоже не стоит… Вот что, давайте-ка завтра мы с вами встретимся и спокойно все обсудим. Скажем, часика в четыре. Кофейню «Гурме» возле «Чкаловской» знаете? Это ведь совсем недалеко от вашего дома, не так ли?..
— Знаю, — окончательно растерявшись, кивнула Самсут, автоматически отметив, что незнакомцу известен не только ее телефон, но и адрес.
— Ну тогда до встречи. Да, а узнать меня совсем не трудно. Особая примета — усы. А у вас?
— А у меня нет усов, — ответила Самсут и медленно опустила трубку на рычаг.
Так вот чем суждено было закончиться этому нервному во всех смыслах летнему дню! Чьей-то идиотской шуткой. И шуткой жестокой. Ведь если звонивший что-то знает о ней, то наверняка знает и о ее неблестящем материальном положении. Мать-одиночка с грошовой учительской зарплатой… ну, еще пенсия Галины Тарасовны плюс подработки — у одной ученики, у другой массаж. Негусто… Вот и ударил по больному месту. Гад!
Но с другой стороны… А вдруг не шутка? Вдруг и вправду?
Жаль, что до сих пор она всерьез, «с чувством, с толком, с расстановкой» не интересовалась своей родословной… Если бы она не поленилась когда-то, то могла бы хоть приблизительно оценить правдивость слов этого велеречивого незнакомца-доброхота — и отнестись к ним как они того заслуживают. Но, увы. И все же… И все же сладкая отрава надежды начала вползать в уставшую душу Самсут.
«Завтра, — устало махнув рукой, подумала Самсут. — Завтра все и решим. Впрочем, честно говоря, что мне до того, что в Багдаде хурмы много?»
Но до спасительного завтра оказалось еще далеко.
Самсут легла, стремясь заснуть как можно скорее, отдохнуть и завтра посмотреть на происшедшее всего лишь как на чью-то глупую, но безобидную шутку. Однако из этого грандиозного плана даже сейчас мало что удавалось осуществить. Она лежала, прислушиваясь к улице, не затихавшей в эти безумные летние месяцы даже по ночам, и скоро вынуждена была признаться себе, что разговор этот взволновал ее гораздо больше, чем ей того хотелось бы. Вот только… к чему надеяться зря? Ведь до сих пор действительно все происходило по одному сценарию: стоило ей когда-нибудь на что-нибудь понадеяться, как все сразу же начинало идти прахом. Как, к примеру, она хотела жить вместе с отцом Вана, мелькнувшим на ее студенческом небосклоне загадочным метеором! И что из этого вышло?
И все-таки, кому мог прийти в голову такой розыгрыш? Ведь для тех, кто ее действительно знает, вполне естественно предположить, что она, как человек трезвый, просто посмеется и выкинет из головы этот разговор — для чего и огород городить?
И тут Самсут рассмеялась. Как же раньше-то ей не пришла в голову такая простая разгадка этой истории?! Разумеется, это могла сделать только Карина, помешанная на своих армянских корнях и объединении армянского народа. Хитрая, знает, что в лоб Самсут не возьмешь, вот и решила сделать ловкий финт, дабы заставить подругу задуматься о предках и родственниках. Правда, незнакомец, отрекомендовавшийся Хоровацем, и словом не обмолвился о том, что родством с покойными заграничными богатеями она связана именно по армянской, бабкиной линии, — но в этом-то как раз и вся тонкость интриги. Ведь не кинется же Самсут копаться в предках по линии мамы, Галины Тарасовны. Уж там-то все более чем ясно — бабушка Груня Галушко, в девичестве Покабатько, доярка с полувековым стажем, и дед Тарас, знатный комбайнер. Украинская бабушка, умершая пять лет назад, запомнилась Самсут смуглой сморщенной старушкой с черными, корявыми пальцами, а деда она и вовсе не знала — задолго до рождения единственной внучки он героически погиб, спасая народное добро от пожара. Но, спасая — народное, своего добра он так и не нажил. И остались после него разве что большой фотопортрет в маминой комнате да несколько коробочек с орденами и медалями, которые Гала привезла из Ставищ, когда ездила туда на похороны своей матери. Да и какие там еще могли быть сокровища — разве что мешок сталинских облигаций или зарытая под яблоней бочка с керенками. И Каринка, давно вхожая в семью и неоднократно гонявшая чаи со словоохотливой Галой, не могла не знать всех этих обстоятельств.
Имелся, правда, еще один, тоже уже умерший, русский дедушка Иван Головин, и теоретически вся эта история с таинственным наследством могла быть как-то связана с ним… Хотя нет, исключено — дед разошелся с бабушкой Маро, которую считал «чокнутой армянкой», года через три после войны, оставив ее с маленьким сыном на руках. Странное дело, но даже после этого бабушка не держала на него зла и никогда не отзывалась о нем плохо. По словам Маро, дед был интересный, очень цельный и очень сильный человек. Сын офицера царской армии, воспитанник детдома, он, несмотря на советское казенное воспитание, всегда помнил о своем «благородном» происхождении. «Зов предков» и нежелание работать «пролетарием» сподвигли Ивана Головина поступить в военное училище и стать кадровым военным. Тогда-то в Ленинграде и случился бурный роман дочери нищей армянской беженки с молодым красавцем- лейтенантом, закончившийся свадьбой и скорым рождением сына Матоса. («Молодец, Маро! Лишившись армянской фамилии, она, тем не менее, сумела отстоять для сына армянское имя. И это в те время, когда новорожденных предпочитали называть Виленами, Кимами и даже Оюшминальдами»).[2]
А потом — была война, которую Иван Головин закончил настоящим героем: два ордена Славы — это вам не кот начихал. Но вышло так, что затем дед очень долго не мог найти себе места в мирной жизни, а продолжать военную карьеру ему мешал вспыльчивый, неудобный характер. В конце концов Головин демобилизовался, какое-то время работал военруком в училище, но и оттуда вскоре ушел со скандалом. Затем он долгое время сидел на шее у работающей на двух работах Маро, поскольку пахать на производстве принципиально не желал, а в один прекрасный день собрал свои нехитрые пожитки, поцеловал в лоб Матоса и ушел к другой женщине — мужики в то время были нарасхват. Дед завел себе другую семью, потом третью. И везде были дети (свои и чужие), потом внуки, теперь, возможно, правнуки. Какие уж тут «единственные родственники»! Нет, определенно речь шла об армянской родне…
Ай да Каринка! Завтра же надо позвонить ей, и они вместе посмеются над этой проделкой. Впрочем, надо все же сказать ей «спасибо» — действительно, следует-таки заняться, наконец, своей родословной, как раз сейчас и времени для этого будет предостаточно. Говорят, в Публичке недавно даже открыли какой-то отдел, где за разумную плату тебе помогут, укажут архивы, записи и тому подобное. «И правда, надо сходить — хоть завтра», — решила Самсут. Так с этой нехитрой мыслью она незаметно и заснула…
На следующий день, проснувшись в начале одиннадцатого, что для школьной учительницы — верх неприличия, Самсут сразу же набрала рабочий номер Карины:
— Ну, здравствуй, ахчи, — она намеренно употребила это старинное обращение к девушке, чтобы сразу уличить подругу в ее шутке. — Надо признаться, твой розыгрыш вполне возымел действие, и я сегодня же иду в Публичку.
— Что? Какую Публичку? Вуй, не морочь мне голову, пыл-катар. Кстати, я забыла у тебя спросить, ты съездила? Получила?
— Что получила? — несколько подрастерялась Самсут, но тут же насмешливо добавила. — Наследство?
На том конце провода повисло молчание.
— Послушай, джан, ты как, здорова аль нет? — вдруг совершенно иным тоном спросила Карина.
— Разумеется, и даже хочу сказать тебе «спасибо»…
— Ну, наконец-то! — снова перебила Карина, снова впадая в свое щебетание. — Давно бы так. Я же тебе, дурехе, говорила — ничего страшного, обыкновенный бюрократизм. Да и без блата в этой стране никуда, как раньше, что сейчас. А вообще — и бог-то с ней, с Шотландией. Главное, чтобы загранпаспорт
