Сергеевна чутко уловила скрытую радость. — Жена идет.
Елена Сергеевна тоже поднялась и проговорила медленно, как бы в раздумье ставя точку в разговоре:
— Н-у, хорошо. Спасибо, Валентин Петрович.
— Вы подождите, сейчас продолжим… Жена семейных секретов в мой кабинет не носит.
— Ничего, — многозначительно улыбнулась Елена Сергеевна, бросив взгляд на жену редактора. — Ведь наши разговоры могут продолжаться без конца.
Она пошла к себе, чем-то задетая, неспокойная, и думала о только что увиденной женщине: «Лицо слишком простое… Высокий лоб… Высокий лоб для женщины некрасиво. Простушка!».
Эта мысль немного успокоила ее, но она долго удивлялась после: почему никогда не думала о том, что Кропилов может быть женат?
…Казалось, дела в редакции налаживаются.
Однажды она сдала редактору свою очередную корреспонденцию — о зажиме инициативы молодых рабочих на стрелочном заводе — и сидела у себя в ожидании вызова.
Вошел чем-то очень довольный Ложкин.
— Читала приказ? — спросил он.
— Нет. Какой?
— В приемной висит… Выговор мне влепили. Правильно! — Ложкин иронически мотнул головой в сторону коридора. — А то — снимать! Ишь, какая прыткая — Вера Павловна…
Елена Сергеевна посмотрела на его веселое лицо и подумала: «Чего радуется? Да если б я доработалась до выговора — сама бы ушла. Легкий Степан человек».
В коридоре зазвучали твердые шаги, которые она уже научилась отгадывать. Кропилов показался выше и прямей, чем всегда, а лицо у него было расстроенное.
Он подошел к столу и, тряхнув листочками, тихо спросил:
— Как-кую слезливую жалобу вы написали и кому?
Елена Сергеевна замерла.
— Тут не одни факты, — робко возразила она. — Вы требуете выводов… мыслей.
— Мыслей? — переспросил редактор. — Где эти мысли… Кого вы хотите разжалобить?.. Да поймите вы, что не каких-то несчастных подопечных мы защищаем, а помогаем сильным, полноправным людям покрепче стукнуть бюрократов… Понимаете вы это?
— Ничего я, наверное, не понимаю, — воскликнула Елена Сергеевна. Она торопливо запихнула статью в ящик, заперла стол и схватила сумочку.
— Пора понимать. У нас газета. Газета, а не школа!..
— Хорошо, учту, — крикнула Елена Сергеевна и выбежала из кабинета.
Увидев на бульваре свободную скамейку, она села, закрыла глаза рукой и сейчас же ощутила, как по ладони покатились слезы… Перед ней встало лицо Кропилова, сейчас оно представлялось каким-то плоским, белым, не с голубыми, а с черными, невыносимыми глазами. Вытянувшись, он стоял перед ней, высокий и прямой, как столб.
…Что ему надо? Зачем он оставил ее в редакции — на издевательство, на ругань? Обучал, как школьницу, а теперь надоело играть в школу… Ну и пускай! Пусть увольняет…
Елена Сергеевна отняла мокрую руку от глаз и украдкой оглянулась вокруг: никто не видит? Она, торопясь, вынула платок и вытерла лицо. Успокаивающе пахнуло нежно-сладким, терпковатым запахом «Сказки».
Елене Сергеевне очень захотелось чьего-нибудь сочувствия. Она пойдет домой, расскажет все мужу. Признается, что больше не может, что совсем измучилась на этой неудавшейся работе. Он поймет, приласкает, найдет успокаивающие слова. А потом она сядет в детской на полу, в окружении разбросанных игрушек, и будет строить с Витюшкой и Галинкой какие-нибудь башни и наслаждаться суетой и смехом. Ох, как давно она не сидела с ними!.. А завтра принесет и бросит на стол Кропилову заявление об уходе…
Елена Сергеевна неподвижно смотрела перед собой, сжимая непроизвольно ослабевающие пальцы, которыми держала сумочку.
В большом доме напротив желтым светом впечатались в сумрак три окна. И одно за другим пошли вырываться из полутьмы желтые, белые, розовые пятна. Вспыхнули голубые неоновые буквы внизу, над магазином.
Она встрепенулась, возвратилась к своим мыслям.
Да, она бросит заявление… молча. И вернется домой. Ощущение чего-то спокойного, тихого, отупляющего нервы надвинулось на нее. Она опять будет водить детей садик, ходить на базар, готовить, днем лежать на диване с какой-нибудь книгой… Принимать гостей и слушать их вежливые комплименты.
Лева опять останется единственным ее ценителем. Конечно, только он. Все другие приходят ради мужа и отдают хозяйке лишь безразличную дань вежливости. А к ней ведь никто и не ходит. Давно бы надо признаться себе. Наверное, она не такая уж умная и обаятельная женщина. Иначе разве Кропилов был бы так равнодушен?.. Неужели она ничтожней и тусклее хотя бы его жены?
«В первобытное состояние!..» Нет! Не вернется она в это состояние… Она не хочет презрения Кропилова. Ничего не скажет она мужу. Она придет завтра к Кропилову и скажет, что его поведение недопустимо, что он грубиян, оскорбляющий сотрудников… Она докажет ему, что достойна уважения, она разбудит его холодную душу… Она будет надрываться изо всех сил, если только это и считается настоящей работой.
Наутро Елена Сергеевна вошла в приемную редактора. Дверь была закрыта неплотно, и слышался шутливый голос Кропилова.
От редактора вышла Вера Павловна и кивнула, высоко подняв и опустив брови. Елена Сергеевна, кажется, не ответила. Она видела перед собой только тяжелую белую дверь с желтой начищенной ручкой. Она подошла, раскрыла дверь и срывающимся голосом воскликнула:
— Можно?
Кропилов настороженно сказал:
— Да!
Но она, не дожидаясь его разрешения, уже стояла у стола и быстрым, злым полушепотом бросала фразу за фразой:
— Вы должны извиниться передо мной… Со мной так никто никогда не разговаривал… И никому не позволю… Я не девочка…
Елена Сергеевна взмахнула ресницами, и слезинка скатилась по щеке. Она разозлилась на себя и впилась взглядом в сузившиеся глаза Кропилова, который стоял, напряженно подавшись вперед.
— Вы ведете себя как невоспитанный… бюрократ… И я не хочу больше… такого тона со мной. Я не школьница и не дура!
Вся внутренне сжавшись, она ждала, что сейчас Кропилов начнет снова бить тяжелыми словами, похожими на пощечины. Она даже пригнула голову, исподлобья следя за ним.
А Валентин Петрович осторожно, точно у него болела спина, выпрямился и склонил лицо так, что не стало видно жестких глаз. Так простоял он несколько секунд, потом поднял голову и взглянул стесненно, с неловкостью. Но голос прозвучал сухо.
— Вчера у меня тоже… голова болела. Я хочу, чтобы вы были журналистом. Понимаете? Чтоб жадно все схватывали, жадно жили. Я не хочу, чтоб хоть один человек просидел в стороне от общих дел. А у вас жадности нет, Елена Сергеевна.
Елена Сергеевна, выговорившаяся, обмякшая, сидела на диване и слушала сердитые слова и тянулась к человеку, произносящему их, готовая принять от него все. Только на последней фразе у нее снова колыхнулась обида. Она перебила Кропилова:
— Я вам сразу говорила, что у меня не получается… Зачем вы меня оставили?
— Да нет, — отмахнулся Кропилов. — Все не о том вы… Скажите откровенно, почему вы пошли работать?
— Стыдно стало дома сидеть, — с вызовом воскликнула Елена Сергеевна. — Вот почему!
— И скучно, — добавил Валентин Петрович с грустной уверенностью. — Так ведь? Стыдно и скучно.
