лучше, чем мы предполагали. Видимо, только что принял очередную медицинскую процедуру.
Когда Горбачев рассказывал о нашей дружной работе, Черненко откликнулся:
— Об этом я знаю, помощники говорят.
Потом поинтересовался, как движется подготовка очередного Пленума ЦК, в какой стадии проекты Программы и Устава партии — работа над ними, надо сказать, шла в ту пору полным ходом. Обсудили и некоторые важные кадровые дела.
Точно уж не помню, но, кажется, к чаю мы так и не притронулись, полностью сосредоточившись на беседе. Но минут через двадцать — тридцать почувствовали, что Константину Устиновичу становится труднее разговаривать, с его лица исчез румянец, оно побледнело заметно. Во время беседы никто в комнату не входил, но мы сами поняли, что пора закругляться. Распрощались тепло, в надежде, что болезнь отступит. Но произнести это язык не поворачивался. Мы ведь все понимали…
А на следующий день состоялось заседание Политбюро. Открывая его, Михаил Сергеевич сказал:
— Мы с Егором Кузьмичом побывали у Константина Устиновича в больнице, он просил передать…
Но не успел Горбачев закончить фразу, как раздался чей-то изумленный возглас:
— В больнице? Как? Когда?
Дело даже не в том, кто именно не смог сдержать своего удивления, а в том, что неожиданное известие действительно произвело сильный эффект. К Генеральному секретарю, как я писал, прорывались в больницу многие, но он никого не принимал. И вдруг — он сам пригласил Горбачева и Лигачева!
Безусловно, это что-то значило.
Именно так был воспринят наш визит в Кунцевскую больницу. И хотя в рассказе Горбачева о встрече с Генеральным секретарем не было, в общем-то, ничего, кроме общих фраз, приветов и пожеланий, можно не сомневаться, что наша поездка к Генсеку кое-кого из членов Политбюро заметно встревожила.
Эта активность стала особенно заметной в период начавшейся предвыборной кампании: приближались выборы в Верховный Совет РС ФСР, и поскольку Черненко баллотировался по одному из московских округов, его предвыборную кампанию полностью взял в свои руки Гришин.
Между тем болезнь Генсека прогрессировала. Мне и, думаю, не только мне, но и миллионам телезрителей было больно и неловко смотреть, как тяжелобольного человека чуть ли не насильно «предъявляют» на экранах телевизоров, чтобы он с трудом, вымученно произнес заранее заготовленный краткий текст. Рядом с Генеральным секретарем обязательно находился Виктор Васильевич — это совместное появление на телеэкране должно было, по замыслу его организаторов, внедрять в общественное сознание мысль о том, что именно Гришин фактически является вторым человеком в партии, а потому право преемственности высшей власти, несомненно, принадлежит ему, и только ему. Кроме того, с помощью таких передач пытались убедить, что Черненко еще дееспособен и может принимать решения, в том числе, надо полагать, и касающиеся вопросов преемственности.
Я сочувствовал Константину Устиновичу, которого, несмотря на тяжкую болезнь, бесцеремонно использовали в амбициозных политических целях. Однако оградить его от этого напора мы не могли.
Наконец, накануне выборов была затеяна встреча с Генеральным секретарем партийного актива Москвы. Встреча эта проходила весьма помпезно — в зале Пленумов ЦК, в Кремле, но превратилась в фарс. Мы с Горбачевым сидели в президиуме и видели, как нелепо все было обставлено: Черненко в это время лежал в больнице, прибыть на встречу, естественно, не мог, и его приветствие избирателям зачитал Гришин, который потом не поскупился и на славословия в адрес Черненко.
Но все эти политические спектакли лишь подтверждали близость тревожных событий. И хотя их ждали буквально со дня на день, как часто бывает, начались они все же внезапно.
Воскресным вечером 10 марта 1985 года я находился на загородной даче в Горках-десятых. Именно там я и получил печальное известие:
— Скончался Константин Устинович. Приезжайте…
Примерно минут через тридцать я уже входил в зал заседаний Политбюро. Здесь собрались Б.Н. Пономарев, В.И. Долгих, И.В. Капитонов, П.Н. Демичев, министр обороны С.Л. Соколов, другие кандидаты в члены ПБ и секретари ЦК. Вскоре из Ореховой комнаты вышли члены Политбюро, заняли свои места, и тут сразу же воочию обнаружилась вся сложность и запутанность возникшей ситуации: Горбачев, который последние месяцы проводил заседания ПБ, хотя и сел за стол председательствующего, однако не по центру, а как-то сбоку.
Это как бы подчеркивало неясность вопроса о новом Генеральном секретаре.
Почтили память Константина Устиновича минутой молчания, а затем Горбачев поставил один из самых главных вопросов: когда проводить Пленум ЦК КПСС, когда избирать нового Генерального секретаря?
Задав вопрос, Горбачев сам же на него и ответил:
— Мне кажется, надо провести Пленум завтра, не откладывая…
Кто-то сразу же подал реплику:
— Стоит ли торопиться?
Однако эту реплику не поддержали: согласились с тем, что откладывать проведение Пленума нельзя. Огромная страна не могла нормально функционировать без Генерального секретаря ЦК КПСС, в руках которого была сосредоточена большая власть.
Довольно быстро согласовали целый комплекс вопросов, связанных с организацией похорон, начиная от публикации медицинского заключения и кончая чисто практическими мерами по обеспечению порядка. Прикинули состав похоронной комиссии.
И тут произошла заминка. Я бы сказал, очень серьезная, по-своему беспрецедентная заминка.
Когда утвердили состав комиссии — а был он весьма широким, в него вошли почти все члены высшего партийного руководства, некоторые секретари ЦК, — Горбачев, как бы советуясь, сказал:
— Ну, если мы комиссию утвердили, надо бы избрать и председателя…
В зале заседаний ПБ вдруг повисла тишина. Сейчас мне трудно припомнить, сколько времени длилась та пауза, но мне она показалась бесконечной. Вопрос, поставленный Горбачевым, в некотором смысле был ключевым. Все понимали, что избрание председателя похоронной комиссии — это как бы первый и весьма недвусмысленный шаг к избранию Генерального секретаря ЦК КПСС. Ведь раньше складывалось так, что тот, кого избирают председателем комиссии, потом становится Генсеком. Когда умер Брежнев, этот вопрос решился как бы сам собой, автоматически: председателем комиссии без всяких проблем был избран Андропов. Когда умер Андропов, председателем похоронной комиссии тоже без затруднений стал Черненко. Я хорошо помнил то заседание Политбюро в феврале 1984 года: мы даже не задумывались над этим вопросом, как само собой разумеющееся комиссию возглавил второй секретарь ЦК Черненко, которому предстояло стать Генсеком.
Но не так, совсем не так проходило заседание Политбюро 10 марта 1985 года. Тяжелая долгая пауза, возникшая после слов Горбачева, подтверждала худшие опасения: вопрос о Генсеке отнюдь не предрешен.
Безусловно, были члены Политбюро, которые делали ставку на другую политическую фигуру. Однако ввиду непроясненности, сложности вопроса они предпочитали открыто свою точку зрения не высказывать. В результате обмен мнениями относительно председателя похоронной комиссии приобрел какой-то размытый характер и сам собой сошел на нет. Ни одна из сторон в тот момент не была готова к решающему спору, еще неясными оставались позиции некоторых членов Политбюро, один из них— В.В. Щербицкий и вовсе отсутствовал, поскольку находился с визитом в Соединенных Штатах Америки. В общем, нелишне повторить: хотя вопрос о новом Генеральном секретаре уже несколько месяцев витал в умах всех членов ПБ, смерть Черненко застала каждого в известной мере врасплох. Каждый хотел вновь осмыслить происходящее, взвесить расстановку сил, провести политические консультации. Здесь, в такой тактике интересы разных сторон сходились.
Заседание закончилось примерно часов в одиннадцать вечера, и все разъехались. Из высшего эшелона руководства в Кремле остались только Горбачев, я и тогдашний председатель КГБ Чебриков. В конце концов, Михаил Сергеевич являлся неофициальным вторым лицом в партии и в государстве, именно ему от имени похоронной комиссии предстояло на деле и немедленно проворачивать солидный пакет
