Поездка длилась два дня, все это время он лежал на животе и смотрел лошади под ноги. Дорога была грунтовая и пустынная. Только к концу второго дня стали попадаться люди, но Сашка настолько измучился, что просто тупо смотрел на землю или впадал в забытье. Некоторое облегчение было на привалах, их с Овиком поили и даже кидали куски мяса. Сашка думал, что Овик откажется брать еду из рук убийц родителей, но тот брал и ел, хотя по–прежнему смотрел с ненавистью на врагов. На лошади холод почти не чувствовался, зато ночью Сашка замерзал. Овик, одетый тоже не лучшим образом, мерз не меньше Сашки. Ночью они старались прижаться спинами друг к другу, один бок грелся у костра, а другой застывал. Тогда мальчишки менялись позициями. Но разве так поспишь?
К вечеру второго дня всадники въехали в городские ворота, а еще четверть часа спустя заехали в какой–то двор. Переговорив с человеком — кто он? — привратник или приказчик? — мальчишек сгрузили и занесли в сарай, заперев за собой дверь. Было холодно, зато на земле было вдоволь соломы, дурно пахнущей, но разве от мальчишек не пахло лошадиным потом, дымом костра? Пленники подгребли на середину сарая побольше соломы и постарались в нее зарыться поглубже. Сон пришел быстро.
Утро они, конечно, проспали. Солнце стояло уже высоко, когда отворилась дверь сарая, и вошедший человек с коротким мечом на поясе и плетью в руках приказал им выйти наружу. Несмотря на светившее солнце, было сыро и зябко — весна еще только набирала силы. Перед воротами сарая стоял высокий и грузный человек в богатой одежде. Среди стоящих за ним людей Сашка заметил двух воинов, привезших их сюда. Человек, а это, скорее всего, был работорговец, презрительно посмотрел на мальчишек и приказал надсмотрщику отвести их обратно, а сам повернулся к двум воинам.
— Они столько не стоят, — услышал Сашка слова работорговца, прежде чем за ними заперли дверь.
— Нас продадут ему? — спросил он у Овика?
— Наверное. Но он только посредник. Выставят на торги, тогда продадут окончательно.
— А когда будут торги?
— Я не знаю, я же в городе мало бывал, отец редко сюда ездил. А на рабский рынок мы даже не заезжали. Нам в лесу рабы были не нужны.
— А что делают с рабами?
— Не понял тебя.
— Ну, я хотел сказать, что с нами будет, когда нас купят?
— Смотря кто купит. Могут купить на рудники. Там долго не проживешь. Месяц, другой, может больше.
— Но мы же еще маленькие, там сила нужна.
— Так не саму руду долбить, а корзины наполнять и оттаскивать их наверх.
— А они тяжелые, эти корзины?
— Не знаю. Наверно тяжелые. Ты попробуй накидать камней и земли в корзину. Тяжело?
— Да, — Сашка поежился. — Мне, наверное, их не поднять.
— Поднимешь. Там, говорят, еще меньше нас мальчишки работают. Поднимают, значит. У рудокопов век недолог. Несколько месяцев, и набирают новых.
— А старых куда?
— Умирают. Говорят, кровь горлом идет и раб умирает.
— А еще куда продают?
— Мест много. Могут продать мельнику или слугой в дом. Это лучше всего, если слугой. Некоторых слуг ценят, хорошо одевают. Их легко отличить по волосам. У всех рабов волосы длинные, а у этих короткие, только с выбритой полоской посередине. Такие приказчиками работают, служками у сыновей богачей. А могут продать хаммийцам. Это тоже плохо. Рабы у них на полях работают. Солнце жаркое–жаркое и работа с рассвета до заката. Можно попасть и в дом к хаммийцу. Это хуже всего.
— Почему?
— Обрежут тебе снизу все лишнее.
— Как… зачем…
— А чтобы ты на их жен не заглядывал.
За разговорами прошло какое–то время, двери сарая распахнулись и мальчишек снова выгнали во двор. Тех двух воинов уже не было, зато появился раб–старик, державший в руках две лепешки и две глубокие миски с водой.
Надсмотрщик развязал мальчишкам руки. Веревки за два дня стерли запястья до крови.
— Ты, с короткими волосами, подойди ко мне, — обратился работорговец к Овику. — Раб, встань на колени и поцелуй ногу своему господину.
Овик дернул головой и остался на месте. Работорговец усмехнулся. Затем кивнул головой надсмотрщику, который толкнул Овика в спину, свистнула плеть, Овик закричал.
— Сильнее, — приказал работорговец. Сашка оцепенел. Звонкий свист плети, крики Овика, затем все прекратилось. Овик лежал на земле, рубашка на спине превратилась в лоскутья, через которые проступала кровь.
Работорговец кивнул старику, тот подошел и вылил половину чашки с водой на голову Овика, тот зашевелился, поднял голову.
— Теперь давай целуй, — приказал работорговец.
Овик только покачал головой.
— В сарай его.
Надсмотрщик схватил Овика за ворот рубашки, раздался ее треск, но ткань все–таки выдержала. Овика оттащили в сарай.
— Теперь ты, — внимание работорговца переключилось на Сашку. — Ты из рабов, ломать тебя не придется.
Сашка смотрел на ногу работорговца. Неужели он встанет на колени и ее поцелует? Все существо Сашки было против, но липкий страх закрадывался все глубже и глубже.
— Ну! — повторил работорговец.
— Помоги ему, — сказал он надсмотрщику, и сильная боль вонзилась в Сашкину спину. Он громко закричал.
— Еще, — приказал работорговец.
Второй удар взорвался страшной болью по всему телу, Сашка завопил и неожиданно для себя упал на колени и стал лихорадочно целовать ногу работорговца, с ужасом ожидая услышать новый свист плети.
— Этому дай лепешку и половину воды, — услышал он голос работорговца.
После этого сильные пальцы впились в Сашкину рубашку, он почувствовал, как его потащили по земле, бросили в сарай. Дверь закрылась, послышался звук запираемого запора.
Сашка плакал. Долго и горько. Ему было стыдно за свой поступок, за страх, за боль в спине, за неудачную жизнь. За все.
Затем поднял голову и увидел спину Овика. Сквозь порванную рубашку проступала кровь. Надо бы перевязать, подумал Сашка. Но чем? И руки грязные, инфекцию занесу. Вода! Мне же должны оставить воду. Сашка огляделся и у стены на земле увидел лежащую лепешку и миску до половины наполненную водой. Сразу страшно захотелось пить. Он зачарованно смотрел на воду, облизывая сухим языком губы. Встал с соломы, спину сразу же пронзила боль. Поднял миску и поднес ее к губам Овика. Стараясь не пролить драгоценные капли, Сашка напоил друга. Воды на дне миски осталось совсем чуть–чуть. Посмотрел на спину Овика, вздохнул и выпил остатки воды, которой хватило всего на два глотка.
Все равно промыть израненную спину воды не хватило бы. Но вот рубашку снять с него надо, иначе кровь запечется, и куски рубашки прилипнут к ране. Холодно, конечно, но разве лохмотья смогут защитить от ночного холода? А ночью нужно надеть рубашку на Овика, только на спину ее переднюю часть, она целая — чтобы грязная солома не набилась в раны.
Сашка снял с друга рубашку, увидел спину Овика, покрывшуюся кровоточащими разбухшими рубцами. Потом стал дуть на раны, стараясь облегчить боль и остановить кровь. А слезы текли и текли из его глаз.
На следующее утро в открывшуюся дверь протиснулся вчерашний старик–раб. Он принес две лепешки
