Ой! Ты ранен? Я посмотрю!
И он бесцеремонно хватает меня за подбородок, задирает голову и начинает осматривать рану. Приходится освободиться от его рук. Возможно, я делаю это излишне резко. Парень снова ойкает и отскакивает.
— Ты чего? Что с тобой? Обиделся, что я в лес убежал, а тебя возле поезда бросил? Прости! Сам не знаю, что со мной случилось, — видел, что ты упал, а остановиться не смог!
И он вдруг зарыдал, закрыв лицо ладонями.
— Эй! — Я осторожно тронул его за локоть. — Я тебя прощаю! Убежал и убежал… Вот только скажи мне: откуда ты меня знаешь?
— Так ты… Так ты меня не помнишь? — всхлипывая, парень заглянул мне в глаза, чтобы убедиться, что я не шучу. — А-а-а, понял… Тебя ведь в голову ранило! И ты, наверное, память потерял, да? Совсем- совсем меня не помнишь? А мы ведь две недели в соседних квартирах прожили!
— Где это мы рядом с тобой жили? В Южном Бутово?
— Где? Нет, не там. В военном городке стрелковой дивизии. Я Миша. Миша Барский. Сын майора Сергея Ивановича Барского, начальника штаба полка.
— А я тогда, по-твоему, кто?
— Ты Игорь Глейман. Сын подполковника Петра Дмитриевича Глеймана, командира полка.
Ептыть! Это я, что, — в теле деда очутился? Осталось выяснить только одно…
— Какое сегодня число?
Миша от неожиданности икнул.
— Двадцать пятое. Двадцать пятое июня.
— На хер подробности! Год! Какой год?!! — рявкнул я.
— Сорок первый! Тысяча девятьсот сорок первый.
Ну, все… Я попал… Ровно шестьдесят пять лет назад (или вперед?) я приехал к деду на дачу. Так что, мать вашу, произошло? Перенос сознания через время и пространство? Мелькнула мысль: хотел молодость вернуть — на! Получи и распишись! На тридцать лет помолодел!
Чтобы помочь мозгу в осознании этого дикого факта, я сделал большой глоток из фляги, которую так и держал в руках. Водка пошла по пищеводу горячей волной и бомбой рванула в пустом желудке. Если учесть, что глоток был не первый… Мне явственно захорошело.
— Эй, ты что делаешь? Водку пьешь? Как ты можешь? Ты ведь комсомолец! — вдруг возмутился Миша.
— Это не водка, это противошоковое средство! — отмахнулся я. — Практически лекарство. На, хлебни. Тебе тоже будет полезно!
Но Барский отскочил, словно я совал ему в лицо горсть собачьих экскрементов. Ну, вольному воля, а мне больше достанется.
Однако пора завязывать с рефлексиями. Я в прошлом, и это факт. Есть, конечно, некоторая вероятность, что все вокруг — красивые цветные глюки, но из-за этой вероятности сидеть на месте и предаваться философским размышлениям о сущности бытия я не буду. Надо действовать! О чем просила та тетка? Найти и перевязать раненых?
Я решительно встал и огляделся, впервые совершенно реально, а не как съемочную площадку, оценив место, где произошел перенос. Фашистские стервятники были опытными и хорошо выбрали место для атаки — состав остановили посреди большого пшеничного поля. Вначале поработали бомбардировщики — вижу несколько воронок от крупнокалиберных, не менее двухсот пятидесяти килограммов, бомб. Они-то и разнесли паровоз и вагоны. И кинули еще десяток «гостинцев», когда народ начал разбегаться. А потом тех, кто уцелел, проштурмовали истребители. Совместно эти гады собрали богатый урожай… Оба откоса насыпи усыпаны телами. Лежали они и дальше — метров на пятьдесят в обе стороны. Хлебные колоски — слабая защита от пуль и осколков. Никаких укрытий, кроме небольшого лесочка, почти рощицы, просматриваемого насквозь, в окрестностях не наблюдалось. От паровоза до него было около пятисот метров. Похоже, что, когда меня «накрыло», дед бежал именно туда. Сейчас из этого леска тянулась редкая цепочка людей. Видимо, тех, кто имел счастье добежать. Основную часть возвращающихся составляли девчонки и мальчишки от десяти до шестнадцати лет, но я заметил среди них несколько девушек постарше. Навскидку, без точного подсчета, здесь погибли или получили ранения не менее четырех сотен человек. И около двухсот осталось на ногах.
Какими тварями нужно быть, чтобы расстрелять полтысячи человек? Гражданских. Неужели с бреющего они не увидели, что в поезде нет солдат, а только женщины и дети? Не верю — близоруких в авиацию не берут. Все они видели и действовали совершенно осознанно. Я вспомнил улыбку пилота… Ну, суки… Поймаю — по кусочку буду отрезать, пока мясо на костях не закончится. И это, блядь, не метафора — я именно так и сделаю!
— Ладно, пошли раненых собирать!
Следующие три часа прошли словно в бреду. Да, мне приходилось принимать участие в боевых действиях. Я терял друзей, сам был ранен. И думал, что уже привык к крови. Но здесь… Словно прошлась коса смерти — мы находили тела без голов, с оторванными руками, ногами, вырванными внутренностями. Детские тела… И что страшней всего — некоторые детишки, получив кошмарные ранения, до сих пор живы и мучаются от жуткой боли. Господи, если ты есть, как ты допустил такое?
Постепенно вокруг меня образовался небольшой кружок — два десятка парней и девчонок. Как-то так вышло, что я сумел быстро организовать поиск, сортировку и оказание первичной помощи раненым. Неудивительно — раз уж на стройке мне удавалось добиваться созидательной деятельности от толпы бестолковых, плохо понимающих русский язык таджиков, то распределить обязанности среди жен и детей военных, хоть и пребывающих в шоковом состоянии, оказалось несравненно проще.
Собрав всех раненых и перетащив их поближе к полотну железной дороги, мы устало присели рядом с разбитым паровозом. Всего нашли сто восемьдесят шесть человек, из них больше половины — тяжелые. И около двадцати детей просто обречены — помочь им смогло бы только немедленное прибытие реанимационной бригады из двадцать первого века.
Жутко хотелось пить. Солнце немилосердно жарило с небосвода. Отличная летная погода. Как бы воздушные пираты еще раз не наведались. Для проверки…
— Слушай, Миша, а что мы вообще тут делаем?
— Так это… нас эвакуировали. Семьи комсостава дивизии.
Да, все как рассказывал дед. И если дело и дальше пойдет тем же манером, то до своих нам не добраться… Так и застряну здесь до сорок третьего года.
— Что будем делать? — спросила темноволосая девушка в очках. Она оказалась студенткой-медиком и здорово помогла с перевязками. Звали ее Марина. — Без врачей, без медикаментов, без перевязочного материала половина раненых не доживет до следующего утра!
— Надо идти за помощью! — сообразил я. — Где здесь ближайшая станция?
— Не знаю! — растерянно ответил Барский.
— Но мы ведь что-то проезжали? Город, село, полустанок? Как давно?
— А-а-а… утром! — почесывая затылок, с трудом припомнил Барский. — Мы как раз встали и умылись, а тут паровоз встал на какой-то станции — воды налить. И мы еще там возле платформы яиц, сала и свежего хлеба к завтраку купили.
— Так, уже лучше! Вспоминай дальше! Сколько прошло времени после проезда станции до начала налета?
— Э-э-э… Часа три! — снова прибегнув к «непрямому массажу головного мозга» посредством почесывания в затылке, ответил юноша.
— Так, если даже с минимальной скоростью плелись, то эта станция далеко. Километров тридцать- сорок, не менее. А помощь нужна быстро! Никаких будок на переездах не проезжали? Ну, такие… со шлагбаумом?
— Точно! Было такое! — сразу вспомнил Миша. — И вроде недалеко! Километра три отсюда. Может, четыре или пять.
— Угу… Или шесть… — кивнул я. — А выехали мы когда?
— Так… вчера ближе к вечеру!
