загрохотал Эребус, извергая вместе с лавой бегучее пламя. Но я уже не почувствовал этого – состояние блаженства и некоей высшей чистоты пришло на смену ужасу.
А потом, наконец, я сказал Ариману:
«Ты дошёл до предела вод и до границ суши. Ты завершил работу, что была от тебя надобна. Умались».
«Чьим именем ты заклинаешь меня, Хайй ибн Якзан, Живой, сын Сущего?» – промолвил он.
В этот миг раскрылось чрево моей женщины, как бутон цветка, и оттуда вышел на свет солнечный слиток, звезда, горящая алмазным огнём и омытая материнскими млечными водами.
«Именем моего сына», – отозвался мой внутренний голос.
«Назови его», – попросил Ахнью.
«Несущий Свет Миру, – таков был мой ответ. – Люцифер, рождённый заново во всей былой славе».
И при этом слове Юный Свет взвился вверх, в моё небо, и пронзил, пронизал собою тучи серого пепла, стоящие у него на пути…
Ахнью в благоговении замер и обратился в крупицу. Я знал, что он не исчезнет, но пребудет на страже до той поры, пока человечество не вырастет из колыбели и не покинет своё гнездо. А это случится неминуемо, хотя не так, как полагают сочинители историй.
Вослед Свету из почерневших почек поднималась нежная хвоя, травы окутывали обгоревшую землю свадебной фатой, и катился, повторяя его орбиту, Шар Возвращённого Знания, живая суть всех погибших Книг, отдавая себя новому миру.
…А сам Люцифер пробил круглое отверстие в райском тумане и встал вровень с кроной Гаокерена – и моими глазами – на самом крутом изгибе меча-радуги Лейтэ.
По радуге поднялась и пошла по облакам Мария. Башмачки её были выпачканы красным.
– Вот, возьми, Живой, сын Сущего, – сказала она и надела на мой палец кольцо из железа, смешанного с гарью: Голубой Карбункул окружён был россыпью самоцветов, повторяющих радугу. – Носи с честью – ты стал тем, кем хотел тебя видеть Он. Истинным воином и стражем.
Как только я почувствовал холод и жар кольца, в меня вошли голоса. Мой сын и его друзья были там, и моя жена, и Братья-Волки, и Георгий, и Хельмут…
Все, кто ушёл и остался, был или есть.
Ибо нет отныне смерти.
На выкупленной земле, на Земле, заключившей новый Залог и трижды скрепившей его – кровью, семенем, молоком, – отныне все живые.
…Во всех мирах я говорю с другими Высокими Деревьями – такими же, как я сам. Мы держим мир на своих кронах: мир сложный и прекрасный. Мысли наши властны и неторопливы – почти как мысли гор. Что угодно может разбиться о наши подножия, не поколебав их. Мы живые соборы. Мы столпы земли.
