сиди смирно, я подведу тебе глаза.
Я закрыла глаза и отклонила голову назад.
— Сиди смирно, — повторила Филидда, подходя ближе и держа карандаш для глаз как кинжал. — Если ты дернешься, я могу выколоть тебе глаз.
— Я не дернусь, — пообещала я.
— Нет, ты дернулась, Лиззи, — сказала она и ткнула карандашом в глаз.
— О-о! — я выпрямилась, прижав ладони к лицу. — Ты ткнула меня карандашом!
— Я тебе говорила, не дергайся! Больно? — спросила она удивительно бодрым голосом. — Хочешь, я позову Рода и скажу ему, что ты не можешь играть?
— Сначала посмотри, что у меня с глазом!
— Открой! — Филидда оттянула мне веко. — Ну как, видишь?
— Нет, ты же закрыла мне глаза пальцами.
— О черт, прости, — сказала она, не убирая пальцы. — Ох, Лиззи. Какой ужас. Премьера «Клеопатры», а ты не можешь играть.
— Могу, — возразила я, отталкивая ее руки. Все плыло передо мной как в тумане. Хотя она ткнула меня в левый глаз, слезы лились из обоих и казалось, что они болят оба. — Да как он выглядит, этот чертов глаз? — спросила я ее.
— Ой, Лиззи, ужасно. Действительно ужасно. Даже не знаю, что тебе сказать.
— Лучше дай зеркало.
— Думаю, тебе лучше не смотреть.
— Дай мне зеркало!
Зазвонил звонок, приглашая публику занять места. Меньше чем через две минуты после того, как поднимется занавес, я должна быть на сцене пленительная и гордая, а тут грим течет у меня по лицу, как разлившаяся нефть в Ниагарском водопаде.
— Уже звонок, — завопила Филидда, как будто я его не слышала. — Боже мой, Лиззи. Что делать? Давай, я сыграю роль Клеопатры, да? А ты Хармиану. У меня парик длиннее, и тебе будет легче: у нее меньше текста.
— Что у вас такое происходит?
Это Род пришел узнать, почему мы не явились на медитацию, которая проводилась перед каждым спектаклем.
— Мы читаем мантры.
— У Лиззи ужасная травма, — объяснила Филидда. — Клеопатру буду играть я. Какой кошмар.
Но для нее это был совсем не кошмар. Я вдруг подумала, что Филидда могла специально ткнуть меня в глаз, чтобы забрать роль себе. Как-никак, ее Грег играет Антония, и все слышали, как Филидда сомневалась, что он сможет симулировать любовную сцену.
— Я буду играть, — возразила я. Сквозь туман в глазах я увидела на лице Филидды выражение глубокого неодобрения.
— Тебе же плохо, Лиззи, — зашептала она.
— Мне хорошо. Я отлично вижу правым, а ко второму акту и левый наверняка отойдет.
— Родни, ей плохо, — сказала Филидда, срываясь на визг. — Она может от шока забыть текст. А вдруг она споткнется или еще что-нибудь?
— Вот тогда и будешь играть, — сказала я. — Я справлюсь. Знаешь, как я ждала этой роли. Сделай-ка мне повязку на глаз.
Поняв, что за кулисами меня не удержать, Филидда, ворча, принялась за дело. Я думала, повязка будет незаметной и ее прикроют египетские косы, но когда подняли занавес, на сцену в премьерном спектакле вышла Клеопатра с большой нашлепкой из пластыря на весь глаз. Но по крайней мере она отвлекала от бородавок.
Я старалась не думать о том, что выгляжу, как после десяти раундов с Франком Бруно[5]. На самом деле резь в глазу помогла мне собраться и удачно продемонстрировать ярость в нужных местах. Конечно, не все шло гладко. Антоний чуть не погиб раньше срока, когда с софита сорвался один из тяжелых прожекторов и грохнулся прямо ему под ноги — в разгар беседы с Цезарем. Между актами выяснилось, что Хармиана подозревает Антония в шашнях с первокурсницей, и бедняга стал так зажиматься, что публике было в пору задуматься, как его вообще угораздило заинтересоваться женщинами.
Несколько раз я слышала, как в зале охают и гудят, и надеялась, что это реакция на мою игру, а не на повязку или бородавку, которая свалилась с носа на ноги Хармиане, когда она коленопреклоненно внимала моему плачу по Антонию. Во время короткого перерыва за кулисами Филидда швырнула мне бородавку с таким отвращением, словно она была настоящей…
— Из-за нее я запорола свои лучшие реплики, — проворчала она.
— Больше не буду ее приклеивать, — ответила я.
— Нет, так надо. Для достоверности. Только теперь на щеку.
— А не покажется странной такая блуждающая бородавка?
— Я гример, мне виднее.
— А по-моему, она тебе идет, — сказал Грег — незадачливый Филиддин Антоний. — Физические недостатки зачастую придают девушкам особую прелесть.
— Ты так думаешь? — спросила я.
— Конечно, нет, — отрезала Филидда.
— У нас есть деньги скинуться на ужин? — спросил Грег, чтобы сменить тему.
— Нет. Вообще-то вы все должны мне по три фунта за заказ места сбора.
— Что? — спросил Грег. — Уверен, Лоуренсу Оливье никто такого не говорил.
— Уверена, что Лоуренс Оливье не забывал текст, выпендриваясь перед девицей в первом ряду, — оборвала его Филидда.
— Какой девицей в первом ряду? — наивно спросил Грег.
— Прекрасно знаешь, о ком я. Такая, с грудью торчком.
— Что? — изумился Грег.
— Либо ей было приятно тебя видеть, либо в зале было холодно. Неужели ей не на что купить лифчик?
— Здесь действительно очень холодно, — попыталась я спасти Грега. — Мои груди тоже торчали как два наперстка.
Роковая ошибка. Грег немедленно уставился на мою грудь. Филидда метнула убийственный взгляд на мой единственный целый глаз.
— Как ты позволил ей прийти сегодня сюда, в день моей премьеры, — продолжила она, отворачивая Грега от моей груди. — Как я могу погрузиться в прекрасный текст Шекспира, когда эта сидит в первом ряду и напоминает мне о том, чем ты занимался, пока я сдавала экзамены.
— По-моему, пора давать звонок к началу второго акта, — вспомнила я. Мне надоело слушать их перепалку, и вообще я хотела еще успеть в индийский ресторан на вафли с далом. Во время спора я еще раз глянула в зал в поисках кого-нибудь из знакомых. Никого. Я должна была радоваться, что они не увидят меня в гриме с этими бородавками и всем прочим, но почему-то не обрадовалась. Они действительно не пришли. Почему я так расстроилась?
— Вот возьму и на самом деле покончу с собой, — с пафосом заявила Филидда.
— Филидда, прекрати издеваться! — взмолился Грег.
Я подумала, что хорошо бы проверить, что в корзине со змеями, для сцены смерти Клеопатры змеи резиновые (это была не такая уж глупая идея — Филидда изучала зоологию и могла достать ядовитых ящериц). И вообще за реквизит отвечала я.
Слава богу, спектакль закончился без реального самоубийства. После того как Цезарь произнес заключительное слово о гордости египетской королевы и ее римском возлюбленном, все, кто не умер от укуса змеи, склонили головы в знак скорби и так стояли до тех пор, пока игравший римского императора Род не выпрямился, давая сигнал к восторженным аплодисментам (неожиданным при таком небольшом количестве зрителей), а также моему воскрешению и к выходу на поклоны. Обычно публика ждала, пока