готовились к неизбежному бою.
Когда бронетранспортер наконец-то выполз на перевал, моему взору предстала кровавая картина неравного боя. На дороге и у придорожных камней неподвижно лежали распростертые тела афганских бойцов. Моджахеды, разделавшись с разведчиками, спешили захватить наиболее удобные для боя позиции, но не тут-то было — неожиданно, невдалеке от нас заговорил автомат, ему откликался другой.
— Значит не все погибли. Может быть и мой афганский друг жив, — пронеслась радостная мысль.
— По «духам», короткими, огонь, — выкрикнул я, и мощное горное эхо подхватило и понесло в даль дробный перестук пулеметной канонады. Душманы, видимо не ожидая нашего скорого прибытия, кинулись врассыпную. Высыпав из бронетранспортера, бойцы из автоматов добили оставшихся, после пулеметного обстрела, в живых бандитов. Сахиб был жив. Он был легко ранен в ногу, но ослабел от потери крови. Его и еще двух оставшихся в живых проводников быстро перевязали и осторожно уложили в десантное отделение боевой машины.
Кровавое солнце медленно клонило к горизонту, освещая все вокруг зловещим светом. В расщелинах угрюмых скал жалостливо завывал ветер, словно скорбел по афганским солдатам, погибшим в неравной схватке с врагами.
Командование приняло решение заночевать в седловине, чтобы на следующий день, рано утром начать последний этап операции, блокирование и уничтожение душманского гнезда.
Отлежавшись, получив необходимую дозу лекарств, Сахиб почувствовал себя лучше. Об этом говорили его глаза, еще совсем недавно тоскливо-задумчивые, а сейчас искрящиеся каким-то внутренним светом.
— Посиди со мной, — попросил Сахиб. Опершись на локоть он пристально посмотрел на меня и, увидев, что я готов его слушать, продолжал:
— Ты знаешь, чего я больше всего боюсь?
И не дожидаясь моего ответа, сказал:
— Больше всего я боюсь погибнуть, так и не отомстив убийцам моей семьи. Понимаешь, мне сегодня стало страшно от того, что я мог умереть, так и не выполнив клятвы, которую дал на могиле отца, — он задумчиво смотрел в темноту мгновенно наступившей горной ночи, перебирая пальцами разноцветные зернышки четок…
— Добравшись на родину, я устроился работать в городе, заработанных денег стало хватать не только для уплаты налогов и долгов, но и для учебы брата. Первые письма, написанные им, сам я прочесть не мог, в этом мне помогали друзья, такие же, как я рабочие.
Позже они научили меня письму, и я сам стал переписываться с братом. Последнее письмо от него я получил незадолго до Апрельской революции. Он писал, что власти приняли новый закон, по которому детям крестьян и простых рабочих учиться в лицеях запрещено, что его ждет возвращение в кишлак и, в конце — концов, повторение пути, пройденного отцом. Я сразу же ему ответил, что направляется пока едет домой, а через некоторое время я приеду навестить родителей и заберу его с собой. От него вестей больше не было, да и не до этого было. Все вокруг закрутилось, завертелось. Всех словно обухом по голове ошарашило известие, что шах Дауд низвержен, и что вся власть перешла в руки новой партии, которая называлась народной. Я, как и большинство рабочих хлопкоперерабатывающей фабрики, имел лишь смутное представление о НДПА. Но помогать ей начал с первых дней революции. Сначала выполнял незначительные поручения нашего фабричного комитета, был связным, охранял один из первых партийных комитетов в Кабуле. С оружием в руках помогал становлению новой власти. По рекомендации своих фабричных товарищей вступил в НДПА. Вскоре партия направила меня в народную милицию. Командовал небольшим отрядом. Никогда не забуду тех дней, которые провел в вашей стране. Учился я в Харькове, — при воспоминаниях об учебе в Союзе, голос его теплеет.
— После учебы меня направили в провинциальный центр, для укрепления аппарата создающегося царандоя. С волнением надел свою первую офицерскую форму, хотел обрадовать отца с матерью, — с горечью сказал Сахиб и замолчал. Стало слышно, как где-то далеко в долине плачут шакалы да завывает в скалах ветер.
— И зачем, только тогда мне предоставили отпуск? — с нескрываемой горечью в голосе воскликнул он. — Если бы не показался тогда в форме и не рассказал отцу и остальным селянам о своей новой работе, то семья моя была бы жива, — Сахиб задумался.
— Бандиты пришли на другой день после моего отъезда в город. Согнали жителей кишлака и на глазах у них подперли двери дома, в котором были все мои близкие. Обложили со всех сторон соломой и подожгли. Сын кишлачного богатея Темирбек, главарь банды, издеваясь над сельчанами, кричал, что так будет с каждым, кто посмеет помогать оборванцам, возомнившим себя властью. Эти слова, переданные мне кем-то из дехкан, присутствовавших на казни, я никогда не забуду, пока не забью их обратно в глотку байскому отпрыску, — Сахиб устало опустил голову, нашел в темноте мою руку и неожиданно крепко ее пожал. Я ответил на рукопожатие и он, опершись на мою руку, медленно встал, через люк бронетранспортера долго смотрел на мерцающие, в безоблачном небе, звезды. Дыхнув холодного горного воздуха, он лег на сиденье, и вскоре забылся тревожным сном.
На следующее утро на перевале приземлился вертолет, из машины быстро выгрузили боеприпасы и продовольствие и загрузили раненых.
Сахиб, поддерживаемый санитарами, с трудом забрался во внутрь вертушки и, оглянувшись, помахал мне рукой. На его лице вновь светилась добродушная улыбка.
— Прощай Сахиб! — успел крикнуть я, прежде чем вертолет взлетел, оставив после себя тучу пыли и густой запах керосина.
Проводив вертолеты, мы, сделав последний рывок, достигли района расположения базового лагеря моджахедов. На подступах к пещерам, нас встретил плотный огонь из стрелкового оружия. Начальник ММГ майор Калинин решил не штурмовать лагерь, а, дождавшись вертолетов атаковать душманов с трех сторон. А пока показывали свое искусство наводчики крупнокалиберных пулеметов, стараясь попасть в щели амбразур. Пули, высекая из камня искры, завывая летели в разные стороны. Видя такое дело, моджахеды ослабили огонь, но лишь только передняя боевая машина пыталась пройти вперед, на нее снова обрушивался град пуль и осколков. Дальше дороги не было, и машина медленно отошла назад. Пока шла перестрелка, Калинин, собрал за скалой офицеров, чтобы поставить боевую задачу. Замысел был прост. Разбить имеющиеся силы на три группы, с помощью проводников выйти в тыл и забросать душманов гранатами сверху.
Проводникам сказали, что они должны делать. Те боязливо жались к скале, что-то лепеча.
— Они говорят, что дальше не пойдут, не хотят умирать, что у них дети, семьи.
А какого черта здесь делаем мы? — хотел я кинуть в лицо афганцам, которых приехал защитить издалека, но в последний момент сдержался.
Командир, видя такой оборот, отменил свое решение. Решил ждать вертолётов.
Вскоре на связь вышли «Протоны» — такой позывной был у вертолетчиков. Через несколько минут мы услышали гул и в следующий момент показалась пара вертушек. Дав целеуказание, мы отошли подальше за скалы.
Сначала вертолеты обработали глубокий каньон, где засели душманы, реактивными снарядами, на второй заход бросили несколько бомб. Когда разошелся дым, мы увидели страшную картину — разрушенные схроны, вывороченные гранитные глыбы, из под которых торчали ноги и руки боевиков. Казалось, что живых там никого нет, да и быть не может. Но когда мы пошли прочесывать разоренный лагерь бандитов, то увидели как из глубокой пещеры выползло несколько израненных душманов, с недоумением глядевших на белый свет. Они, по-моему, уже увидели себя мертвецами. Увидев нас, обожгли ненавистным взглядом и начали выкрикивать проклятья.
После вертолётной атаки большинство схронов обвалились погребя под камнями большинство бандитов, запасы продовольствия и оружия.
Выполнив поставленную задачу, на другой день наш отряд возвратился на базу. Через город проходили вечером. Удивительно, но никто из горожан не встречал нас как победителей. Изредка попадавшиеся по пути прохожие, завидев наши машины, сворачивали в переулок и торопливо исчезали в темноте.
