— Что он велит, господь-то? — сухо сглотнул. — Какой сон твой?
— Нас хоро-шо-о вижу, — не отпуская его руки, легко выдохнула Устя. — К добру это. — Зашептала быстро: — Сбежим отсюда, Семен, вот теперь, сразу! — Оглянулась, потемнела лицом. — Сил не стает терпеть его, постылого. Убьет он меня… И тебя, если так вот застанет. Не впервой ему. Жену свою, родимую, на покосе вилами с зарода запорол. Бежим!.. Люб ты мне.
— Ну, я ему не баба, со мной ему того, — хмелея от ее слов, заговорил Семен. — Сам обидеть могу… Люб, говоришь? И ты мне люба.
— Боюсь я! — Устя закинула руки за шею Семена, стиснула отчаянно. — Уведи ты меня от лешего этого. Ну что тебе тут надо? Золота? — засмеялась невесело. — Да бог с ним совсем! Ты сильный, наживем добра и так, на людях лишь бы.
— Не-ет, — Семен качнул русой головой. — Прибегом мне на людях не жисть. Кому не лень, всяк палкой кинет, а то к околоточку — имай, беглай!.. Здесь я вольный казак, сам себе хозяин.
— Ой, уйдем, Сеня! Любить буду, как в песнях поют. — Устя решительно поймала ртом вялые губы Семена.
Солнце еще долго цеплялось за гольцы, наконец упало за них и там красно догорало. Предвечерней сутемью, по самые гривы, налились распадки, яснее стало слышно неблизкую отсюда речку.
— Темнеет уже. — Семен встал на пьяные ноги. — Идем.
— Сейчас! — обрадовалась Устя. — Дорогу-то я от зимовья до реки Витима приметила. А то лошадь уведем, лошадь выведет. — Она торопливо упрятывала волосы под платок. — На реке плот свяжем — и на низа!
Семен поднял рубаху, встряхнул.
— В зимовье идем, — сказал он твердо. — Долю свою не оставлю. С ней можно и на низа. Ключик-то золотой к любому замку впору. — Подумал. — Людей покупают, а бумаги нужные купить нешто грешно. Айда!
— Чего же ты, а? — потускнев от его слов, спросила Устя. — С Василием встренешься — не отпустит, изнурный. И золота не даст. А умом добредет до греха нашего — захлестнет или ночью удавит. Кто ты ему, чужедальний?
— Ну-тко, — Семен приподнял Устину голову. — Случаем, не открыла ему, что беглый я? А то он выведывал.
— Да бог с тобой! — откачнулась Устя. — Может, догадка у него, а я — что ты!
— Ну и ладно, — Семен утер лоб, — спустимся отсюда, так меня у зимовья подождешь. Я быстро с ним отговорю.
— А меня спросит?
— Отвечу, не печалуйся.
Семен натянул рубаху, и они пошли вниз по распадку. У речки остановились.
— Сиди тут, — приказал Семен.
Устя присела на береговую терраску. Теперь она снова была тиха, потаенна. Глядя вслед Семену, держала на губах ладонь, улыбалась сострадательно, в себя.
В зимовье никого не было. В сумеречном нутре его сквозили опаловым светом маленькие оконца, под нарами, попискивая, возились мыши. Пока Семен добывал огонь, дверь распахнулась. В свете едва разгоравшихся лучин восстала на пороге широкая фигура Василия. Он что-то опустил на пол, и «что-то» тяжело и мокро шмякнуло.
— Наработался? — спросил Василий и, стукнув прикладом об пол, поставил в угол ружье.
— Пришел, — отозвался Семен.
Василий устало сел на порог, кряхтя, нагнулся, распустил на ичигах сыромятные ремни.
— Помоги, — попросил он, — ухайдакался до морока.
Семен взялся за ногу, рванул, снял мокрый ичиг. Теперь, в прибылом свете, он разглядел, что рубаха Василия на плечах и груди тяжело набрякла кровью. Хватаясь за вторую ногу, Семен скосил глаза. На полу, в черной с глянцем луже, лежал огромный кусок мяса.
— Повесь на ветерке, пусть обыгает, — Василий кивнул на ичиг, который Семен держал в руках. — Устя где?
— Должно, где-нито здесь, — дрогнул голосом Семен. — Я сам только заявился. — Он стал протискиваться в дверь.
Василий плечом припер его к косяку.
— Опять брешешь, — обронил он мрачно. — Сказывай где.
— Жена тебе, ты и следи! — огрызнулся Семен. — Отвались, дай выйти-то.
Василий, колыхнув плечом, оттолкнул Семена внутрь зимовья. Лучины горели ярко, потрескивали. Семен бросил ичиги на пол, отступил к столу. Василий поднялся, шагнул следом. Огромная, вползимовья, тень метнулась на стену, переломилась, застлала потолок.
— Где баба? — потребовал Василий. Говори ладом.
Жгучими от пламени лучин глазами Семен остановил Василия, прохрипел:
— Баба-то? Тут небось, рядом… Давай мою долю, уйду я.
— Вона как — долю! — Василий скривил лицо. — Может, и Устину жалашь, сшушукались? — Он наложил руку на грудь Семена, сгреб рубаху, встряхнул. Болтнулась голова Семена, лопнула на спине ряднина. Василий рванул еще, и лоскутья ее остались в его кулаке.
— Вот твоя доля. Так голым и пущу. — Мотнул бородой. — Вали, рявкни домой Устю.
Семен тупо пошарил ладонями по голой груди и, горбатясь, поволочил ноги к дверям. Оставшиеся целыми рукава висли до пола. Заметив в углу ружье, приостановился.
— Шагай не балуй! — отгадав его мысль, прикрикнул Василий. — Холостое. Медведь конягу задрал, но и я не зря стрелил. Мясо есть будешь.
В небе густо высыпали звезды, слезно мигая, подрагивали. Устя сидела в полосе лунной дорожки и, обхватив колени, глядела на другой берег, ждала. Услышав шаги Семена, оглянулась, выпрямилась радостная.
— Ты это… — остановившись поодаль, тихо сказал Семен. — Сам зовет, иди-ка.
Устя обмякла, замерла. Потом по-старушечьи поднялась, обошла его сторонкой. На месте стирки подхватила с галечника тряпки, отрешенно зашагала к зимовью.
— Не подумай чего, — поспешая следом, успокаивал Семен. — Задумка есть у меня. От своего не отступлю.
Она молчала. Только у самой избушки сказала горько:
— Ка-зак, — плюнула, — вольный! — взглянула на Семена, и не было видно глаз ее.
— И вольный! — ловя ее руку, шепотом вскрикнул Семен, но Устя рванула дверь, и он замолк на полуслове. Следом за ней вошел в зимовье, прислонился к косяку.
— Где пропадала? — спросил Василий, нащипывая лучину огромным ножом.
— Да вот же! — Устя протянула стираное. — Пропичкалась дотемна.
Василий вгляделся в нее, приказал:
— Ужин готовь. — Мотнул патлатой головой. — Жарь, парь, не скупись.
Устя быстро нащупала глазами мясо, с готовностью присела возле.
— Счастье-то! — притворно радуясь, всплеснула руками. — А то и кормить чем не знала. Старое-то припахивать начало.
Василий подошел, ловко отпластал кусок мяса, бросил его Усте на руки. Она поймала его метнулась с пола к печи.
— Лучины наколи, — Василий протянул нож Семену. — А ты, — зыркнул на Устю, — рубаху дай сменить. Ему тоже. Вишь, как ободрался. С медведем ворот крутил небось, да не поделили чего там.
Редкозубо улыбнувшись, Семен взял нож, уселся на лавку, зажал между ичигами полено.
— Вынесть, однако, надо, подвесить на сук, — царапая бровь, вслух подумал Василий. Он поднял мясо, ногой распахнул дверь.
Когда его спина заслонила дверной проем, Семен вскочил на ноги, откачнулся назад и, запустив в нее нож, другой рукой ударил по светцу. В хлынувшей в зимовье темноте что-то тяжело свалилось у порога.
