индивидуального предназначения, граничащего с религиозной миссией. Особой истовостью — и неистовством — отличаются поиски Ланселота из одноименного романа. Он ищет Зло, пытается разгадать его природу; подобно своему средневековому тезке, он хочет отыскать Грааль, только не Святой, а, наоборот, — Греховный. Кстати говоря, имя Уокер Перси (Walker Percy) анаграмматически преобразовывается в Парсифаля (Percywal), а судьбы Парсифаля и Ланселота трагически (кто-нибудь скажет: трагикомически) сопряжены.
Главным героям романов Перси присуща также одержимость вопросами пола. Поиски Греховного Грааля начинаются для Ланселота с осознания того факта, что ему изменяет жена, и в конце концов приводят его к убийству. Любовь земная и любовь небесная находятся на противоположных чашах весов — и чаши эти постоянно колеблются. Само это колебание — фирменный знак прозы Перси. Религиозно окрашенное колебание — в отличие от внешне похожих на прозу Перси, но глубоко и принципиально безбожных (точнее, арелигиозных) «любовных детективов» Владимира Набокова.
Всех главных героев Перси (и, напомним, несомненных протагонистов автора) окружающие считают чудовищами или безумцами, и читателю порой приходится с этим согласиться. Герои Перси совершают странные, нелепые, сумасбродные, а то и отталкивающие поступки. Но в глубине души мы понимаем: они лучше нас. Лучше — и в душевном (в том числе и сугубо психиатрическом) плане здоровее. Во всяком случае, главному идефиксу Ланселота (миром правят не чувства и желания, а корысть и любопытство) нельзя отказать в резонности. Главная беда современного общества в том, что никто не любит ближнего как самого себя, или, по слову русского классика (с которым, поморщившись, согласился бы и американский классик Перси), «человек человеку бревно».
Для первого предуведомления, пожалуй, достаточно. Перед вами великолепная философская проза практически с детективным сюжетом, пересказывать который я не стану, и с мифологическими аллюзиями, которые каждый — как в прозе того же Набокова — волен узнавать и интерпретировать в меру собственного разумения.
Знакомьтесь: Уокер Перси.
Ланселот
Казалось бы, события романа разворачиваются в Новом Орлеане и на Ривер-роуд, но названия как города, так и этого знаменитого приречного шоссе используются лишь для обозначения вымышленного пространства. Ривер-роуд не ведет к округу Фелисьен. Да и округа такого уже давно нет. Не существует и Английской излучины. Есть Английская коса, но она находится ниже по течению от Нового Орлеана, а не выше. Счастливая улица действительно пересекает улицу Благовещенья, однако кладбище Лафайетт довольно далеко от этого перекрестка. Кладбище Лафайетт существует, но рядом с ним нет ни тюрем, ни больниц, ни дамбы. На Ривер-роуд в самом деле происходили убийства и поджоги, но, насколько мне известно, ни одно из них не напоминало тех, что здесь описаны. Никогда не было и особняка под названием «Бель-Айл». Усадьба, называвшаяся «Нортумберленд», и впрямь была в свое время в Западной Флориде, но она давно исчезла. К тому же ни один из персонажей никак не соотносится с реальными людьми, ни с живыми, ни с усопшими.
1
Заходите. Устраивайтесь. Можете взять стул — я сяду на койку. Нет? Не хотите? Предпочитаете стоять у окна? Я понимаю. Вам тоже нравится мой маленький пейзажик. Вы никогда не обращали внимания — чем меньше окошко, тем больше из него видно. Здесь я впервые понял, как старухи могут годами просиживать на крылечке.
Мы не представлены? Но ваше лицо кажется мне знакомым. Я довольно тяжело болел, поэтому память мне изменяет. Думаю, потому я здесь и нахожусь, а может, из-за того, что совершил преступление. Впрочем, вполне возможно и то, и другое. Я даже не знаю, тюрьма это или больница. Ах, это Центр помощи страдающим девиациями поведения? Вот оно что. Порой я действительно вел себя кое-как. Стало быть, я в психушке.
Не могу избавиться от ощущения, что мы знакомы и к тому же знакомы близко. Дело не в том, что я сумасшедший и ничего не помню, просто мне не кажется, что прошлое стоит вспоминать. На это уходит слишком много сил. Всё требует огромных усилий, хотя и яйца выеденного не стоит, — всё, кроме того, чтобы сидеть в этой каморке и глядеть на скудный пейзаж, открывающийся из окна.
Хотите верьте, хотите нет, но эта комнатушка — не важно, камера тюрьмы или что-то иное — не самое плохое место, чтобы скоротать годик. Думаю, год я здесь уже прожил. Может, два. Может, месяцев шесть. Точно сказать не могу. Высокий потолок, койка, стул, стол, очень чистенько. Еда сносная, к тому же здесь не бывает слишком холодно, слишком жарко или слишком сыро. Если это тюрьма, то она прекрасна! А если больница — тоже всем на зависть. Я уже не говорю про вид, открывающийся из окна, даже если это всего лишь клочок неба, огрызок кладбища Лафайетт, кусочек дамбы и небольшой отрезок улицы Благовещенья.
Ведь это все, что вы видите, не правда ли? А вы приглядитесь. Тогда увидите больше. Я знаю этот мирок наизусть и могу, не сходя с места, показать вам кое-что, чего вы наверняка не заметили. Например, если вы встанете поближе к окну и будете смотреть от самого левого краешка проема, то сможете увидеть часть вывески за углом. Прижмитесь виском к кирпичам, и вы различите буквы:
Чувствуете, как ни старайся, больше не увидишь. Я уже год смотрю на эту вывеску. Что она означает? Бесплатный и спокойный маленький боулинг? Или бесплатный и уютный масонский бар? Есть у масонов бары?
Память медленно возвращается. Думаю, вы имеете к этому какое-то отношение. Стоило мне увидеть вас вчера в коридоре, как сразу я понял, что мы были знакомы, и довольно близко. Разве не так? Прошло много лет, вы сильно изменились, но это не помешало мне вспомнить вас.
Когда мы встретились глазами, я почувствовал, что вместе мы прошли огонь и воду, или нет? К тому же у меня возникло ощущение, что вы знаете гораздо больше, чем я. Вы было открыли рот, чтобы что-то сказать, но потом передумали. Я чувствую себя алкоголиком, который некоторых людей узнает лишь будучи пьяным. А вы, вроде как дружок этого пьянчужки, настолько тактичный, что иногда не очень-то стремитесь быть узнанным.
