Измайлова.
Все — это Аня, Верка, Димка и Арсен. Вообще-то мы живём на ферме вшестером, но Машка уже второй месяц лежит в больнице.
Мы — детдомовцы. Просто никто нас так не называет, потому что детдом не обычный, а семейного типа. Воспитателями в нём наш тренер Владимир Борисович и его жена тётя Оля. Мы на интернатских совсем не похожи, у нас и одежда разная, и мебель в комнатах. И вообще, детдом — всё равно, что тюрьма, там даже решётки на окнах. А мы живём в нормальном доме на ферме, что стоит на склоне горы над Яблоневым, большим селом недалеко от Бахчисарая. Выше фермы поля и лес, а на плоской вершине горы — сады грецкого ореха.
У нас на ферме готовят конкурных* лошадей.
…Я лежала на соломенных тюках, слушала мирные звуки ночной конюшни и скоро уснула. Мне приснилось, что мы с Боргезом участвуем в чемпионате мира и побеждаем всех.
ГЛАВА 1
— Смена, повод! Облегчённой рысью ма-арш!
«Смена» произносится коротко и чётко, «повод» овзначает что-то ворде «внимание», это слово говорится, чтобы всадники успели приготовиться, после «рысью» делается небольшая пауза, а «марш» командуют всегда нараспев.
Головными в смене — Арсен с Баянистом. Баянисту весело — как всегда. Он играет, вскидывая передними ногами, подбрыкивает, вот-вот сорвётся с рыси в галоп. За Баянистом — Димка и серый Рубин. Потом идёт Аня на гнедой голштинке Виннифред. Замыкают смену Верка со Змеёй. Настоящая кличка вороной Веркиной кобылы — Звенигородка, но её иначе как Змеёй не называют. Из-за характера. Змея не любит никого из лошадей и никого из людей, кроме Верки. И сейчас время от времени она пытается прибавить рысь, чтобы как бы ненароком достать зубами мощный круп Виннифред, но Верка не позволяет ей хулиганить.
Везде царит солнце. Солнце сияет в небе, солнце отражается в мелких лужицах, разлитых на конкурном поле, солнце блестит на конфетной бумажке, брошеной кем-то на склоне горы, солнце сверкает на пряжках уздечек и на хромированных стременах, под солнцем переливается шерсть лошадей.
На конкурном поле, расставив длинные ноги в ослепительных белых бриджах и высоких сапогах, стоит Владимир Борисович. Он сейчас без обычной кепки, лёгкий ветерок перебирает волосы, руки засунуты глубоко в карманы бордовой куртки.
— Шире рысь! Дима, держи дистанцию!
Первая тренировка.
Я стояла и смотрела на неё, облокотившись на ограду конкурного поля, слушала мягкий стук копыт на рыси, солнце грело мне спину. После ночного происшествия Боргез всё-таки захромал и поэтому мне сейчас оставалось только следить, как работают другие.
И вспоминать Машку и Карагача.
Когда сидишь в седле, то не видишь, что смена короткая, словно обрубленная. С земли это заметно сразу. И, самое главное, всё не станет прежним даже тогда, когда Машка вернётся из больницы.
Карагачем звали Машкиного каракового жеребца. Машка называла его Кори. Карагач был похож на неё, он тоже ничего не боялся.
В самом начале-то, когда Машку только привезли из детдома, она боялась всех на свете и её невозможно было ударить или схватить. Она уворачивалась, отскакивая в сторону, ускользала, приседая к земле. Конечно, мы её стали дразнить трусихой, боякой, ну, по-всякому. Что-что, а дразниться детдомовские умеют. До смерти задразнят. Владимир Борисович это заметил и очень быстро прекратил. И сделал так, что мы даже стали Машке завидовать. Он сказал, что Маша Лебединская талантливей всех, ведь она чувствует наши намерения, а вот мы никогда не знаем, что сделает она в следующий момент.
Но скоро Машка бояться перестала. Сперва нас, потом всех остальных. Когда мы пошли в школу, она записалась в секцию бокса, а потом сама, по книжкам, стала заниматься каратэ и кикбоксингом. Мне тоже пришлось, потому что мы же с Машкой дружим и живём в одной комнате. Но я не слишком люблю все эти мордобитные виды спорта. А вот Машка оказалась жутко упорной и способной.
После конных тренировок она часами отрабатывала стойки, удары, блоки, уклоны, прыжки. Иногда занималась по ночам. Пару раз я просыпалась и видела, как она сосредоточенно избивает воображаемого противника. За конюшней, под навесом, где стоит телега, Машка подвесила мешок с песком. Вначале она ободрала о рогожу руки до крови, потом кулаки стали жёсткими, вот только большие мозоли, которые обычно бывают у каратистов, на костяшках почему-то все не появлялись. И Машка по этому поводу очень переживает.
В деревне с ней боятся драться не только девчонки, но и пацаны, а в секции никто не хочет стоять в спарринге. Не потому, что она сильнее всех. Нет, Машка совсем не грозная на вид. Небольшого роста, худенькая, личико прозрачное, прямые русые волосы до плеч. Но когда она начинает драться, не только противник, но и все, кто рядом стоит, чувствуют, что она решила победить любой ценой. Понимаете, совсем любой. И если ей не уступят, будет драться до конца. До смерти.
Точно таким же был Карагач.
Про нервных, и всегда готовых сорваться в бешеный галоп лошадей говорят, что у них «в голове пуля». Если так, то в голове у Карагача был снаряд. Только караковый не шарахался в сторону от птичек, осенних листьев и зловеще шуршащих полиэтиленовых кульков — того, что обычно приводит в ужас пугливых лошадей. Он просто любил скакать. Любил больше всего на свете.
Каждая здоровая сытая лошадь не прочь побегать. Боргез мой тоже. Но Борька кроме галопа любит ещё множество других вещей. Пожевать овёс или нежное сено. Побрыкаться вволю. Поесть абрикосов летом, осенью — виноград. Мечтает подраться с Баянистом. Хочет познакомиться поближе с каждой кобылой, которую проводят мимо, всякий раз ржет и встает на дыбы.
А Карагач любил только скакать. Он даже ел всегда неохотно, разбрасывал из кормушки овёс. Другие жеребцы ржут при виде кобыл, а он ржал при виде седла и уздечки.
Как и мой Боргез, Карагач принадлежал к чистокровной верховой породе, все предки его скакали, становились лучшими среди многих и он просто создан был для скачки. Но у Боргеза с мозгами-то всё в порядке, а вот у Карагача, видно, что-то сдвинулось. Хотя, может, и нет…
Разве неправильно любить делать то, для чего ты просто создан?
Машка говорила, если Карагача не остановить, он будет скакать изо всех сил, будет скакать, пока выдержит сердце, будет скакать, пока будет жить, — словно ему надо самого себя победить. Любой ценой.
И все верили Машке, потому что Карагач был Её Конь. Они сами выбрали друг друга, когда Кори был только год, а Машка в четвертый класс ходила. Тогда же выбрали друг друга я и Боргез, Верка и Звенигородка, Аня и Виннифред, Арсен и его Баянист. И мы никого не знаем так хорошо, как знаем своих лошадей.
Когда выводили его из денника, он сразу рвался скакать. Конечно, этого нельзя было позволить. Мы ж не какие-нибудь казаки с чубами, лампасами и плётками, которые — прыг в седло и сломя голову понеслись. Мы спортсмены. Cтоявшую в деннике лошадь нельзя срывать с места в галоп, надо сперва размять её на рыси. Но рысить Карагач не любил. Так не любил, что Машка не могла его уговорить на это мысленно. И ей приходилось держать его на жестком поводу, только тогда караковый жеребец изображал что-то похожее на нужный аллюр.
В конкуре препятствия прыгают с галопа, но это сокращённый или средний галоп. На маршруте особенно не прибавишь, иначе можно просто не вписаться в поворот. Но все понимали, что нельзя же постоянно, каждый день, всю тренировку сдерживать Карагача, не давать ему скакать и радоваться скачке. И Владимир Борисович тоже понимал это — я вообще не знаю среди обычных людей того, кто бы так хорошо чувствовал лошадей.
Он часто говорил:
